Мерехлюдов поник. Так его еще никогда не поносили и не разносили его труд!
— Я ведь почему трачу сейчас на вас время, молодой человек? — задал риторический вопрос Залупайченко и тут же на него ответил:
— Я вижу в вас большой творческий потенциал! Вы за сколько дней написали свой роман о двухсот восьмидесяти шести страницах? Это верная цифра? За шестнадцать дней! Так вам на «Войну и мир» понадобиться два-три месяца максимум! Вот только вы этот потенциал неправильно транжирите, непозволительным образом.
— А что мне делать? — почти беззвучно произнес Степан.
— Выслушать советы старшего опытного товарищ по писательскому ремеслу (Залупайченко врал, за свою жизнь он не написал ни строчки, кроме объяснительной в отделении милиции, но это были дела давно минувших дней) и поступить в соответствии с ними.
Редактор любезно придвинул писателю стакан с водой, который был мгновенно осушен, а взгляд Мерехлюдова приобрел вполне осознанный вид.
— Тебе надо переработать роман. Название оставить… А вот гендерную направленность главного героя выбрать более… актуальную, что ли… а идея? В чем идея романа? Делая интимную стрижку жене парагвайского посла Николай Девятисил соблазняет ее и добывает секреты парагвайской разведки, которая собирается взорвать Университет Дружбы народов, чтобы эту дружбу уничтожить на корню! И самостоятельно предотвращает эту акцию. Ну это же банальность!
— А что бы вы посоветовали?
— Ну вот так, примерно… Главный герой — куаферист Макси, не надо никаких фамилий, Макси и все, делая интимную стрижку жене начальника ГРУ, подвергается сексуальному насилию с ее стороны, но узнает о том, что агенты Петров и Баширов собираются взорвать резервуары с отстоявшимся дерьмом в районе города Будапешт. Тогда Макси умудряется предложить сделать интимную стрижку военно-морскому атташе Чехии и во время сеанса делает ему не только минет, но и важное сообщение! Выполнив долг по отношению к свободному миру, Макси получает свое законное вознаграждение и открывает салон интимных стрижек в спасенном городе Будапешт!
— Ох…ть как круто! — восхищенно выдавил из себя Мерехлюдов. А потом ничтоже сумняшеся спросил:
— А почему чешского?
— Вот глупыш! Ясно, что американскому военно-морскому атташе есть кому интимную прическу делать! Там такая очередь! Ого-го! Тебе, как автору, никто не поверит, скажут, что заврался. А вот чешский военно-морской атташе самое то, и флот у них никудышний, и личность, скажем откровенно, малозначительная. А идти напрямую к венгерскому атташе — сразу спалиться. У тебя герой должен быть умный и осторожный!
— Йо моё… — еле-еле пропищал Мерехлюдов.
— Вот-вот, мил человек, слушайся меня, я знаешь, сколько людей вытащил из неизвестности? Вот, ты думаешь, в писательском деле главное — мастерство? Херня это! Я кого угодно раскрутить могу! Главное — пиар! Знаешь, почему я сейчас раскручиваю тупую тиктокершу Пашу Маросей, а не хорошего писателя Мерехлюдова? Потому что она делает мне минет, а ты нет!
И от последней шутки Залупайченко расхохотался, громко, разбрасывая слюни по кабинету, а Степа, которого впервые в жизни назвали не то что хорошим писателем, а писателем вообще, расплылся в глуповатой улыбке.
Домой писатель Мерехлюдов шел в приподнятом настроении. Душу грело обращение «хороший писатель», а из витрины магазина телетехники какой-то субъект орал под громкую музыку, что «нормальный парикмахер никому не нужен нахер»[1]… Последнюю фразу обостренное чутье Степана восприняло как подсказку. В кармане похрустывала сотка — аванс за переделанный роман.
Теперь он стоял перед зеркалом и рассматривал ГГ Макси, который был недавно Николаем Девятисилом.
— Скажи, что это? Это я? — отражение в Зеркале потрогало свою обтянутую ярко-желтыми лосинами задницу, зацепило солнцезащитные очки с огромными треугольными стеклами, обрамленными безвкусными стразиками от Сваровски.
— Это теперь ты! — ответ Мерехлюдова был оценивающе спокоен.
— Как это я, чего это я, зачем это я… вот в этом зачем? — голос ГГ готов был сорваться в истерику…
— Ты осознавшая себя антицисгендерная полиаморная сущность, — сообщил где-то услышанную фразу писатель. ГГ пару минут переваривал информацию, но никак переварить не мог.