Джессика юркнула в туалет, а я сказал Габриеле:
– Что с вами? У вас какой-то странный взгляд…
Она перевела его на меня и проговорила:
– Даже не знаю как сказать… Да и не стоит, наверное… Одним словом, я очень разочарована…
– Признак юности! – объяснил я. – Меня, например, мало что обижает…
Габриела выждала паузу и решилась сказать правду:
– Я хочу сказать правду.
Сердце моё ёкнуло, потому что правда пугает.
– Не буду только называть имён – и не требуйте…
– Нет, – обещал я, – не буду. К чему вообще имена?
Она снова помялась, но наконец отвернулась и сказала:
– Я не поверила глазам! Ей-богу, не поверила! Потому что если поверишь, то что, извините, получается? Что?
– Не знаю, – признался я. – Никто, наверно, не знает…
– Как это не знаете! Это конец цивилизации!
– Правда? – спросил я.
– Да, крах! – согласилась она с собой. – На борту самолёта!
– На борту? – переспросил я. – Прямо на борту?
Она кивнула, и я стал гадать – что же всё-таки прямо на борту произошло более поразительное, чем смерть?
– Неужели… – начал я и пристроился к направлению её взгляда. – Неужели кто-то с кем-то… Я не спрашиваю – кто!
Габриела вскинула голову и резко ею кивнула:
– Но уже нет! Но да! Совокуплялись! И я видела это сама!
Через минуту, проверив свои выводы, я огласил их:
– С другой стороны, Габриела, может быть, никакого краха в этом нет, понимаете? Может быть, это не конец, а просто, ну – как вам сказать? – два человека совокуплялись себе спокойно на борту самолёта. А может быть, и не спокойно – я не знаю, я же не видел… Просто совокуплялись и всё. Они же не пилоты, им не надо следить за курсом…
Она задумалась. Думала долго, и мне захотелось ей помочь:
– Давайте подумаем вместе: когда люди не спят, им приходится жить, правильно? Ну, а когда живёшь, приходится делать всякое! А какая разница – где, если не спишь, а живёшь, правильно?
Я произнёс это с очень серьёзным видом, но сперва Джессика за дверью шумно спустила в бачке воду, а потом Габриела вдруг вскинулась и громко же рассмеялась:
– Забудьте всё это, ей-богу! И возвращайтесь на место!
Пробираясь к моему месту у окна, я лихорадочно пытался представить – как, где и кто осмелился трахаться прямо на борту.
Опускаясь в своё кресло и пребывая в полном смятении, объявил:
– А я вот возьму и снова не пристегнусь…
Профессор Займ промолчал, и я повернул к нему голову. Не потому, что он не ответил, а потому, что время от времени головою нельзя не вращать…
30. Всё на свете – то же самое
Рядом в кресле сидел не Займ, а другой человек. Живой. Мэлвин Стоун! Всё на нём – как и было раньше. Не хватало лишь галстука цвета датского шоколада и твидового пиджака из верблюжьей шерсти.
– Мистер Стоун? – проверил я.
– Очень рад вас видеть! – улыбнулся он.
– Нет, это я вас рад видеть! – разволновался я. – Вы уже не там? – и ткнул пальцем вверх.
– Нет, я уже здесь! – и хлопнул по подлокотникам.
Займ – в конце ряда – высунулся вперёд и улыбнулся мне:
– А вас долго не было!
– Знаю, – согласился я. – Я отсутствовал…
– А мы уже садимся! – не унимался Займ.
– Знаю и это, – кивнул я, думая о Стоуне. – Как вы себя чувствуете, мистер Стоун?
– А он в завидном настроении! – подхватил Займ.
– Если я не умираю, я всегда в завидном настроении! – рассмеялся Стоун. – У меня было несколько инфарктов, но в промежутках я в завидном настроении!
– Такого не бывает! – огрызнулась вдруг старушка с бородавкой. – У меня печень, и я это постоянно чувствую. Если есть проблема, она есть – пока её не решишь! А некоторые проблемы вообще не поддаются решению!
– Такого тоже не бывает! – вмешался сзади «спаситель еврейства» Гутман. – Нету проблемы, которую не решить!
Его продолжавшееся существование меня взбесило:
– Абсолютная чепуха! Глупые люди думают, будто проблемы существуют, чтобы их решать и будто их можно решить. Никто никаких проблем не решает. Люди просто иногда живут дольше, чем проблемы… А иногда нет.
– Правильно! – возликовал Стоун. – Нет даже такой заповеди – что проблемы надо решать… Вообще ни в чём никаких правил нету, есть предположения и приметы. Я, например, когда выживаю, – всегда предполагаю, что это хорошая примета. В прошлый раз – когда снова выжил – так именно и подумал, а через месяц сделал большие деньги! И опять решил: это хорошая примета! И оказался прав… Я очень суеверен! – и, рассмеявшись, он добавил для меня тихим голосом. – Вы-то как раз знаете что я имею в виду…
– Конечно, – ответил я. – Опять выжили…
– Я не это имею в виду, – качнул он головой. – Хотя вы правы, выжил, и это тоже, как выяснилось, – к везению…
Я растерянно кивнул головой и промямлил:
– У меня тоже, знаете, сердце, и мне тоже недавно повезло…
– Я видел! – хихикнул Стоун и поддел меня локтем в бок.
– Да? – спросил я. – Что вы имеете в виду?
– Пожалуйста, пристегнитесь! – встрянула вдруг Габриела, но, не остановившись, прошагала мимо. За гардину.
Стоун кивнул ей вслед и снова шепнул мне:
– Ну, видел я, видел… – и кивнул теперь вверх. – Там видел… Вас и её… Вместе… Ну, очень вместе…
– Нет, – обомлел я. – Это не то, что вам показалось…
Стоун, к изумлению Займа, расхохотался и склонился ко мне:
– Вы не поверите, но мы ей сказали то же самое!
– Кому? – не понял я.
– Вашей Габриеле. Это, мол, не то, что вам кажется! – и снова расхохотался, расстроив Займа окончательно.
– Так и сказали? – поразился я. – Так это были вы? Я имею в виду – именно вы так сказали?
– Оба! И я, и она. А что тут ещё скажешь?
– Она тоже так сказала? Кто это она?
– «Кто это она?» – передразнил он меня. – А вы тоже ведь хитрец: добиваетесь, чтобы я назвал имя, хотите проверить – знаю я всё или нет, да? Да, знаю! – и, оглянувшись, снова хихикнул, а Займ начал себя осматривать.
– Вы меня сбили, – признался я. – Кто «она тоже»?
– Нет, – мотнул головой Стоун. – Имени как раз не скажу, скажу просто, что всё знаю. А вот она, кстати, сама! Хай!
– Хай! – ответила Джессика и опустилась в кресло, принадлежавшее раньше Стоуну. – Хай! – повторила она мне и теперь уже не прикрыла губы ладонью, потому что они были аккуратно закрашены. – Хай! – улыбнулась она и Займу.
– Хай, хай! – усердно закивал головой Займ. – Как самочувствие, мисс Фонда? Так долго вас не видели! Соскучились, хотя только что смотрели ваш фильм. Какое понимание характера! И чутьё! А в жизни вы ещё добрее: мистер Стоун рассказал тут, пока вы задержались, что если б не вы, он бы не вытянул… Вы, ей-богу, супер!
Джессика, чуть смущённая, подала голос не ему, а мне:
– Ещё раз, пожалуйста, извините!
Я не понял её, ибо старался сейчас понять не её, а Габриелу, скрывавшуюся за гардиной и подсматривавшую за Джессикой. Я представил себе её смятение при виде хлопотавших за другою гардиной, наверху, Стоуна с Джессикой. Понять её было нетрудно: откидываешь гардину, ожидая увидеть труп, а труп не только жив, но трахает на диване звезду экрана и поборницу прав! Конец цивилизации! По крайней мере – в её привычной форме.
– Она обращается к вам! – окликнул меня Займ.
– Кто? – очнулся я.
– Как кто? Мисс Фонда. Просит у вас извинения, – сказал Займ, развернулся к ней и от моего имени попросил, в свою очередь, извинения у неё. – Тут шумно, Джейн: уже садимся – и он не слышит… За что, извините, он спрашивает вас, вы извиняетесь?
– Скажите: за инцидент в туалете – он поймёт…
– За инцидент в туалете? – Займ побледнел и повернулся ко мне. – Она сожалеет за инцидент в туалете…
– Я всё слышал, профессор, – кивнул я. – Спасибо.
– Кстати! – обратилась ко мне Джессика. – Он уже знает…
– Я? – выдавил Займ. – Я ничего не знаю!
– Я говорю о мистере Стоуне, – сказала она.
Займ умолк, а Стоун снова толкнул меня локтем:
– Я же вам говорил: я всё уже знаю! И, знаете, знаю, что знаете всё и вы! Ну, вы-то, оказывается, знали с самого начала, а мне она сказала об этом только в конце…
Перестал понимать и я. Стоун это понял и объяснил:
– А пока она не сказала, я думал, что это не она, а она…
– Да? – спросил я.
– Да. Хотя, если честно, – и захихикал, – я-таки почувствовал что-то знакомое: я ж, вы знаете, был уже, извините, с ней дважды… Раньше… Ну и чувствую что-то знакомое, но потом думаю – ещё бы! Все ведь женщины там одинаковые! Всё на свете зависит вот от какого места! – и, рассмеявшись, стукнул себя пальцем в висок.
Займ принял этот жест на свой счёт, возмутился и задрал голову.
– А потом она мне всё рассказала. Призналась, что она – это не сама она, а она сама, – не унимался Стоун. – Я сперва расстроился: такой был праздник! Звезда и… поборница! Потому, может, я и вытянул…
– Мэлвин! – не понял я. – Почему вы мне это рассказываете?
– Это она попросила, потому что вы знакомы с самой, да? С настоящей Джейн.
– Она попросила? …А что значит «такой был праздник»?
– Это невозможно описать, потому что это – в голове! Вы любите поэзию? – и, не дожидаясь ответа, Стоун заключил. – Это было как поэзия! – и улыбнулся: сравнение ему понравилось.
– Да? – не понял я. – Я не понял. Почему – как поэзия?
– Ну, лучше, чем проза! – и снова остался доволен.
– А как сейчас? После того, как вы узнали, что она не она?
– А сейчас тоже хорошо, потому что я подумал: вот я бывал с ней раньше – и было как проза. Но я мечтал, что когда-нибудь будет не она, а настоящее – как поэзия. И вот сегодня я-то думал, что это настоящее, понимаете? А потом понимаю вдруг, что это – то же самое! Вы меня понимаете? И мне сейчас даже лучше: я сейчас понимаю, что всё на свете – то же самое! Я, наверно, говорю глупо, да?
Я не нашёл что ответить и воскликнул:
– Что вы! – и, откинувшись в кресле, дал ему понять, что «корабль дураков» приближается к земле, и пора отвернуться к окну. – Что значит «глупо»? «Глупо», «не глупо» – это ведь тоже то же самое…
Он заглянул мне в глаза и произнёс:
– А я питаю к вам искреннее уважение!
– Я тоже, – ответил я и замолчал.
Потом поправился:
– Я тоже питаю к вам уважение.
– Да? – обрадовался Стоун. – А за что?
Я подумал и нашёл искренний ответ:
– За то, что выжили.