Сашку Макарова били все. Его били родители, правда, не всегда, а только когда напьются, били старшеклассники и даже одноклассники. Как-то раз я спросила Сашку: «А что значит – когда напьются?» Сашка посмотрел на меня как на ничтожество: «Ты дура, что ли? Прикалываешься?»
Я не прикалывалась.
«Нет», – честно ответила я Сашке.
И тогда Сашка с гордостью рассказал мне, что, когда папа получает зарплату, а это всегда бывает восьмого числа каждого месяца, он идёт в магазин и берёт «водяру и пивасик», потом они с мамой садятся за стол и напиваются «до поросячьего визга».
Что такое «поросячий визг», я тоже не знала. Мы жили в городе, и поросят я видела только на картинках в детских книжках и в сказках. Иногда в программе «Время» показывали какую-нибудь свиноферму, гордость нашей страны, где выращивают огромных свиней. А как поросёнок визжит, я и понятия не имела. Но когда я слушала Сашку, рисовала себе такую картинку: Сашкины родители превращаются в поросят и визжат, как будто их режут. Сашка сказал, что примерно так это и выглядит. Потом папа с поросячьим лицом снимает ремень и начинает этим ремнём колотить сына. Все мы с завистью смотрели на Сашку, как будто бы он был партизаном и на него напали враги. И доблестный пионер Сашка, избитый и покалеченный, совершал какой-то невероятный подвиг. В моих глазах Сашка Макаров был Мальчишем-Кибальчишем: его пытали напившиеся до поросячьего визга враги, но он так и не выдал страшную тайну. О том, что его бьют, а он не плачет, Сашка рассказывал с такой гордостью, что мне тоже захотелось попробовать: а как это – быть героем?
И тогда я тайно вытащила из папиных брюк ремень, принесла его папе и, глядя в его любящие глаза, произнесла:
– Бей меня, папочка…
У папы выпала из рук книга, он взял ремень, повертел его в руках, принёс брюки и, вдевая в них ремень, спокойно произнёс:
– Тыковка, я убью каждого, кто тронет тебя пальцем. Ты хочешь, чтобы я убил себя?
Из моих глаз брызнули слёзы, и я бросилась в папины объятья. Мне было так хорошо и спокойно, а папа гладил меня по голове и шептал:
– Запомни, девочка моя дорогая: руки даны человеку для других дел – для того чтобы обнимать, чтобы работать, чтобы строить дома и поливать деревья. Если ты когда-либо захочешь ударить человека, моё сердце разорвётся от горя, потому что я буду думать, что моя Тыковка превратилась в нелюдь.
На следующий день я пришла в школу и принесла Сашке Макарову шоколадку. Он не поверил своим глазам, потом быстро схватил шоколадку и, развернув её, стал засовывать в рот. Сашка был вечно голоден, поэтому он пожирал шоколадку, забившись в угол и прикрывшись учебником по математике. Потом опомнился, с жалостью посмотрел на оставшийся кусочек и протянул его мне.
– Угощайся, – царственно произнёс Сашка и стал моим другом на долгие-долгие годы…
Глава третья
Как пахнет одиночество?
Мне двенадцать лет, и я по-прежнему Тыковка. С той лишь разницей, что я попросила папу не называть меня Тыковкой при всех. Стало как-то неловко. Я запомнила тот день, когда это произошло.
Мой папа женился, когда мне исполнилось девять лет. Назвать чужую женщину мамой я не могла, вернее, не хотела. Но от меня этого и не требовалось. Мама – это что-то тёплое и родное. А красивая молодая женщина, пришедшая в наш дом, совсем не была ни тёплой, ни родной. Нет, она не обижала меня, хотя иногда мне хотелось, чтобы она меня обидела: так я хоть поняла бы, что она замечает моё присутствие. Папа привёл Лизу в дом и представил её нам с бабушкой, сказав, что Елизавета Львовна – изумительный и добрый человек, что она – папина невеста и отныне будет жить с нами. Бабушка всплеснула руками и заплакала, потому что бабушка Варя была маминой мамой и «жить под одной крышей с какой-то чужой Лизкой» она была не намерена. Всё это бабушка сказала мне вечером, когда мы легли спать. Бабушка всегда была интеллигентной и умной женщиной, как говорил папа. Она много читала и меня заставляла читать.