Самсон Данилович снова промолчал, но в антракте, когда они заняли свои наблюдательные посты в фойе, он, не давая себе отчета, зачем это делает, сказал:
— Я понимаю, что мне не следовало навязывать вам свои вкусы и интересы. Вы должны меня простить.
Она покачала головой и горько улыбнулась.
— Мужчина может и должен формировать характер женщины по образу и подобию своему, придавать большую полноту ее мыслям и чувствам, расширять ее инициативу и круг интересов. Все зависит от того, какими средствами…
— Может и должен? В чем же его вина перед ней? — Он пристально посмотрел на нее и, видимо, убедившись, что она не шутит, сказал:
— Мне казалось, что вы осуждаете меня… — Смущенный неожиданным поворотом разговора он умолк, но ободренный ее спокойным видом, уже более уверенно проговорил: — У вас достаточно оснований быть мною недовольной.
— Нет, нет… Я только вспоминаю, как мне было трудно тогда.
Свиридов с благодарностью взглянул на нее и не удержался от ответа, приятного для ее самолюбия:
— Так ли уж беспомощна женщина? Я знал одну из них с широким кругозором, более глубокую и интересную, чем ее старый друг — мужчина.
Она сделала вид, что не поняла намека, и с усмешкой, в которой сочетались уверенность, что разговор слишком серьезен, чтобы обращать его в шутку, и упрек за легкомысленный ответ, сказала:
— Мир женщины может быть обширен, но жизнь неизменно сужает его. Материнство, супружество и дань моде не одной Наташе Ростовой навязали идиллию мещанства. Меня больше привлекает гибель Анны Карениной, чем счастье Наташи Ростовой.
«Александра Александровна не права, — думал Свиридов, — Анна Ильинична всю жизнь заботилась о муже, растила детей, хорошо одевалась и отнюдь не погрязла в мелочах. Не было нужды расширять ее инициативу и круг интересов».
— У меня больше опыта, чем у вас, — не очень осторожно заметил Самсон Данилович, — в браке каждый живет сам по себе, никто друг друга не переделывает.
«Анна долгие годы пыталась мной руководить и влиять на мои убеждения, — мысленно возражал он ей, — однако же из этого ничего не вышло. Она осталась такой, какой была, и я нисколько не изменился».
— Оставьте ваш опыт про себя. Я заявляю вам, что женщина — творение мужчины, — назидательно, с расстановкой, как обращаются к нерадивому ученику, проговорила Александра Александровна. — И литература и искусство, философия и наука созданы мужчинами и несут на себе печать их мышления. Нам остается лишь усваивать то, чему они нас учат.
С театральными аналогиями покончено, можно, пожалуй, и пошутить.
— Мужская часть человечества будет вашей теории рукоплескать. Не ручаюсь, что женщины последуют их примеру.
Она сердито пожала плечами и неодобрительным тоном заметила:
— Извините меня, Самсон Данилович, похоже на то, что вы разучились поддерживать серьезную беседу.
Свиридов не подозревал, что его старая подруга так непреклонна в своих суждениях. Ничего подобного за ней раньше не водилось… Отвлеченная беседа грозила обратиться в принципиальный спор. Дальнейшие препирательства могли повернуть мысли Александры Александровны на путь театральной «аналогии», и Самсон Данилович прибегнул к спасительной шутке.
— Внутренне я согласен, что мужчина — великая удача природы, но по старой привычке я продолжаю склонять свои симпатии к женщине.
То ли ей не понравилась шутка, то ли Александра Александровна поняла, что Свиридов действительно не склонен поддерживать разговор, — она окинула его недовольным взглядом и запальчиво сказала:
— В прежние годы сложные вопросы делали вас словоохотливым. И мне было чему поучиться, и вам приятно было поговорить. Может, я изменилась, и со мной уже неинтересно вести серьезный разговор…
«Напрасно она утверждает, что мы призваны их возвышать, — думал Свиридов. — Я никогда не пытался навязать жене свой образ мыслей. Мне было не до того, я был слишком занят. Вряд ли Анна нуждалась в этом».
— Выходит, мой друг, — с примирительной улыбкой произнес Свиридов, — что, оставшись вне брака, вы лишены были в жизни одного из величайших благ.
Он с неожиданным увлечением прильнул к программа спектакля, не очень искусно скрывая свой интерес к ее ответу. Как и в тот вечер, когда, возвращаясь из балета, она сказала, что в душе считала его своим мужем, в ее голосе проскользнули уже знакомые Свиридову жесткие нотки.