— Наша водоросль, — наставлял он сына, — должна в условиях недоедания, недостатка кислорода и света хорошо размножаться. Наука располагает семенами злаков, приспособленных к засухе и холоду, развивающихся на тяжелых глинах, на песках и на солончаковых почвах. Баловать организм, значит делать его беспомощным, лишать устойчивости в борьбе за существование. Мы себе этого позволить не можем.
Сын беспрекословно слушал отца и только однажды вскользь заметил:
— Ты должен согласиться, что я был прав. Ученые в первую очередь должны думать о сегодняшнем дне. Нельзя уноситься идеями за орбиту земли…
Самсон Данилович как-то странно усмехнулся, но промолчал. Сказать сыну правду не хотелось, хоть и следовало бы с ним поговорить. Рассказать, какие думы тревожат отца, признаться, что отец его, кажется, сбился с пути, нет у него цели и ничто не маячит впереди… Да, недурно бы с сыном поговорить, пусть знают дети, как трудно бывает отцам.
Я всегда был уверен, готов был Свидиров сознаться, что будущее рождается сегодня. Кто хочет послужить потомкам, должен своему делу найти опору в настоящем. Но тот не ученый, кто перестал видеть перспективу и не думает о тех, кто сменит нас…
Александре Александровне Свидиров подсказывал, как лучше вести наблюдения, и в каждом письме усложнял ее и без того нелегкие опыты. По каждому поводу он искал сведений и обсуждал все до малейшей подробности.
Доставалось немало и Льву Яковлевичу. Свидиров дважды побывал на опытных прудах, убеждался, что рыба хорошо развивается, сулит до трех тонн улова, — и все же замечал недостатки…
Уделяя много внимания своим подопечным, он находил, однако, время подолгу просиживать за словарем, углубляться в чтение комментариев к Гомеру или решать длиннейшие уравнения. Однажды, когда Самсон Данилович обложил себя книгами и, склонившись над одной из них, долго не поднимал головы, жена подсела к нему и сказала:
— Ты напрасно делаешь вид, что занят чем-то важным… Ты просто не знаешь, куда себя деть… Все трудятся и довольны, одни ты не находишь себе места.
С видом человека, которому безразлично, как отнесутся к его речам, она встала с намерением уйти. Повинуясь первому движению, Свидиров также встал. Некоторое время они молча глядели друг на друга, затем он сел и снова склонил голову над книгой.
Он ничего ей ответить не мог — какой смысл ее беспокоить? Никто, кроме него, не виноват в том, что случилось. Ему хотелось быть обманутым, и он добился своего.
Его предупреждали быть осмотрительным в расчетах… «Вы обещаете прокормить население земли спустя двести лет. Ученые не хотят и не могут так далеко заглядывать». Уже в ближайшие годы могут быть найдены средства поднять плодородие земли в десять и в двадцать раз. Химический синтез не сказал еще последнего слова. Кто знает, до чего дойдет научный прогресс в ближайшее десятилетие, как можно верить планам, рассчитанным на века…
Анна Ильинична была права, он действительно не находил себе места. Мучительные опасения не оставляли его. Что если в самом деле возникнут условия, которых сейчас предвидеть нельзя, и о хлорелле никто не вспомнит? Кто ему вернет потраченные усилия, десятилетня труда и надежд? Он попытался уйти от ответа, согласился, чтобы другие утверждали доброе имя хлореллы и великое дело творилось без него. Да, цель его жизни исчерпана. Ни сын, ни жена, ни тем более друзья ему не помогут. Только новая вера, что труды над хлореллой не были напрасны, вернет ему покой. Только сознание, что дело его жизни переживет того, кого некогда звали Свиридовым, даст ему силы трудиться и жить.
С женой об этом Свиридов но говорил. Беседа с сыном не принесла ему удовлетворения. Вспоминая о ней, Самсон Данилович с грустью думал, что он ужасно одинок. Говорят, он неисправим и в упряжке не хочет быть ни коренным, ни пристяжным…
Он действительно не хочет, но есть же вещи на свете, которыми поступиться так же трудно, как и расстаться с жизнью.