Руднев кивнул головой: «Конечно, конечно, — подтверждал его взгляд, — что стало бы с учеными, если бы каждому было позволено покушаться на их драгоценное время…»
— Павлов как будто предлагает воспользоваться водорослями на искусственном спутнике Земли, — заметил Иван Федотович.
— Да что-то в этом роде, — без малейшего признака снисхождения к своему коллеге проговорил Свиридов. — Следовало бы профессору Павлову иметь в виду, что я не так молод, чтобы увлекаться первой встречной идеей.
— И это верно, — согласился Иван Федотович, глядя куда-то мимо своего собеседника и напряженно о чем-то размышляя. — Достаточно того, что мы в молодости отдаем свои лучшие силы безрассудным делам.
Слова эти как-то странно прозвучали, и Самсон Данилович с интересом взглянул на Руднева. Что это, невольное признание? Уловив на себе пытливый взгляд ученого, Иван Федотович поспешил заговорить о другом.
— Не перескажете ли вы мне содержание этих писем? — попросил он.
Самсон Данилович успел забыть, что встреча произошла по инициативе Ситницкого, и неодобрительно подумал о секретаре: «Не странно ли проявлять такой настойчивый интерес к чужой переписке?» Он готов был уже произнести что-то нелестное по адресу любителей сенсаций, когда вспомнил, что не секретаря, а Ситницкого следовало бы, возможно, в этом упрекнуть. Думая с неудовольствием об академике, Свиридов с пренебрежением, которое Руднев с равным правом мог бы отнести на свой счет, стал излагать содержание писем.
— Профессор Павлов скорбит, что мы как бы привязаны к одной из маленьких планет солнечной системы и лишены возможности жить более полной жизнью в пространствах вселенной… Он согласен с Циолковским, что человек не останется вечно на земле. Сначала он робко проникнет за пределы атмосферы, затем овладеет околосолнечным пространством, и долг наш — жизнь таких людей сберечь для науки.
Свиридов готов был этим ограничиться, но ободряющий взгляд Руднева заставил его продолжать.
— Дальше излагается райское житье на спутнике Земли. Условия примерно такие же, как на подводной лодке или в кабине стратостата. В обоих случаях снаружи среда, негодная для дыхания, а внутри — искусственная атмосфера. Чудесные сады дадут обитателям космического снаряда вдоволь кислорода, овощей и фруктов… Какой-то Цандер уже построил такую астронавтическую оранжерею на земле… Павлов отказывается от овощей и фруктов, от всего, кроме хлореллы… Вот и все. Дальше следуют расчеты, с помощью которых он повергает в прах своих противников… Вы все еще, Иван Федотович, не сказали мне, — неожиданно вставил Самсон Данилович, — какое у вас ко мне поручение от Антона Юльевича?
Рудневу не понравилось пренебрежение, с каким Свиридов передавал содержание писем. Нескромным казался насмешливый тон и скрытое неуважение к профессору Павлову. Не таким ему хотелось бы видеть Свиридова. В мыслях ученый представлялся ему другим… Бессильный указать ему на это и тем более его упрекнуть, он мог только не последовать его примеру. Оттого, вероятно, так серьезно и строго прозвучал ответ секретаря:
— Антон Юльевич просит вас ответить профессору Павлову. Он обращается к вам по просьбе вашего коллеги.
Так и есть, почтенному академику просто захотелось преподать урок вежливости тому, кто в этом уроке не нуждается.
— Передайте Антону Юльевичу, что я; исполню его просьбу… Я выражу профессору свою признательность за то, что благодаря его трудам хлорелла попадает в высшие сферы, в самые небеса. Жаль, что это случится не при моей жизни.
Самсон Данилович не на шутку рассердился. Ему теперь уже казалось, что и Руднев замешай в этой «истории». У них общие планы, но им не удастся застать его врасплох.
— Так и передайте ему, — почти прокричал он, — выполню его просьбу и напишу.
Наступило неловкое молчание, после которого остается только уйти. Чего еще ждать? Просьба академика передана, ответ получен, и тому и другому словно не о чем больше говорить.
— Скажите, Самсон Данилович, — спросил вдруг секретарь, — что вам в этих письмах показалось нелепым?
Свиридов оценил сигнал доброй волн собеседника и уже более спокойно сказал:
— Я ничего не понимаю в астронавтике, и значение в ней хлореллы мне неясно.
Руднев улыбнулся. Как все люди его положения, часто вынужденные вникать в душевное состояние окружающих, изучать внутренние причины их поступков, у него было свое понимание человеческого поведения. То, что Свиридов на этот раз никого, кроме себя, из винил и объяснял свое поведение непониманием поставленной задачи, казалось Рудневу хорошим началом.