Волкявичюс: Так я и служу! Что ты думаешь, я по добрроте душевной с тобой ношусь? «По добрроте душевной» я б тебя ррядом поселил, ир йокю проблему небуту!
Заяц: Самогонку гнать?
Волкявичюс: Самогонку гнать и рррусалок ловить! Я тебе свой «бизнесс-план» уже рррасказывал, ха ха ха!
Заяц: Мда, не скрою — он мне нравился, план твой! Но увы и ах! Лес изменил мои взгляды… щелчком одним. Иногда мне кажется, что воли никакой у нас нет.
Волкявичюс: И мне так кажется.
Заяц: А что же есть? Ась?
Волкявичюс: Жизнь и нежизнь. Ту гивас арр не гивас — вискас!
Заяц: Так и получается. Один единственный выбор на всю жизнь! Но делаешь его каждую секунду. Как у математиков — долгая дорога из единичек и нолей — вот она вся жизнь! Ничего другого!
Волкявичюс: Но не так оно прросто как кажется. Вопрросов больше, чем ответов. Клаусимэй, клаусимэй…
Заяц: Павизджюй?
Волкявичюс: Павизджюй? Ну вот… можно ли в принципе выбиррать жизнь и ничего крроме жизни? Единички твои, единички!
Заяц: Возможна ли вечная жизнь?
Волкявичюс: Именно!
Заяц: Если бы мы могли! Если бы мы знали ответ на этот один-единственный вопрос, мы разом бы узнали все ответы! Не осталось бы больше тайн на земле.
Волкявичюс: А сам что думашь, ка?
Заяц: Я верю. Я не думаю. Я просто верю в то, что вечная жизнь в той или иной форме возможна. Но! Процесс этой вечной эволюции в организме одного существа будет настолько болезненным, что… проще говоря, нахрен оно мне нужно? Вечная жизнь — это вечный поиск новых форм любви. И в этом эволюция! В каком-то безумном, неземном… потустороннем смысле. Я этого смысла не знаю. Я к нему неготов. Поэтому.…
Волкявичюс: Я от твоего пафоса чуть весло не утопил! Козлиных книжек что ли начитался, ка?!
Заяц: Начитался! Скучно было… очень.
Волкявичюс: Вот тебя и закррутило в круго-что-то-там, ха ха ха! О!
Заяц: Что «о»?!
Волкявичюс: Прриплыли! Готовьсь!
Заяц: Есть!
Волк прибил плот к берегу, привязал к колышкам. Весло взял с собой. Сошли, поднялись на холм. За ним поле. «Великое наше поле! Необитаемое, пустое. Смиренное.»
Волкявичюс: Бывал здесь?
Заяц: Не знаю, может быть.
Волкявичюс: Ты запоминай, запоминай! Тут у нас с тобой «секрретный объект».
Заяц: Карту бы!
Волкявичюс: Каррту? Ну посмотрим! Гал ирр буво кажкур тэй.
Долго шли по полю. Поле как пустыня — ничего не видать, кроме гор вдали! Бесконечная равнина, поросшая грустной ветрами прижатой растительностью. «Вот это — тонконог!», говорит волк и показывает на растение, совершенно невзрачное в глазах зайца. «А вот это — овсец!», показывает он на другое, почти столь же невзрачное. Так и шли. Одни на всём свете.
«Стой!», внезапно сказал волк, преградил дорогу зайцу и принялся простукивать землю веслом. Вслушивался в стуки, всматривался в пыль.
Заяц: Под нами?!
Волкявичюс: Да, где-то тут. Ты вокрруг смотрри, Зайцевей! Запоминай! Тау ррейкя присиминти вета!
Заяц: 3 камня вокруг насчитал. Треугольником. Это ведь… знак? Жянклас?
Волкявичюс: Жянклас, жянклас! Внимательный, малачюс! Стой!
Заяц: Да я стою!
Волкявичюс: Нашёл! Иди помоги!
Вырвали растения — тонконоги, овсецы и прочие. Сделали подкоп в указанном волком месте. Показалась щель — длинная, в метр. Из под щели стали тянуть канат. За канатом поднялась плита, открылся ход в землянку.
Волкявичюс: Вот он, секрретный мой объект! Щас, рраскопаем вентиляцию, рразгоним шалупонь всякую и чего-нибудь… перрекусим, ка? Норри яу вальгит?
Заяц: Норю! А какая «шалупонь» то? Ты про кого?
Волкявичюс: Жучки всякие. Воррэй! Тут и ядовитые бывают. Надолго тут… не задеррржимся!
Заяц: Тем лучше.
Волкявичюс: Ты главное место запомни! Место!
Заяц: Да запомню, запомню!
На «секретный объект» свой волк зайца не пустил. Лазил сам раз 5–6, каждый раз вытаскивал какие-то запыленные мешки набитые плотно то ли землёй, то ли картошкой. Заяц помогал на лестнице, раскладывал добро неподалёку. Непривыкший к труду, надорвал спину.
Волкявичюс: Эх, ты! А всё туда же! Только бегать умеете, ка?!
Заяц: Я всё умею!
Волкявичюс: Ну конечно, айшку, айшку! Сиди уже, отдыхай. Скорро пойдём!
Волкявичюс в последний раз спустился в землянку. Спустился и затих. Как буд-то по тайному ходу ушёл, забыл про зайца.
Заяц: Эй, волк! Ты где там?! Помочь с чем? (Волк не отвечал.) Нет? Ау!
Ни звука, ни духа, как говорили в старину. Делать нечего. Полез за волком. Спустился, осмотрелся, хватаясь за канат на стене, продолжил спуск по всё сужающейся норе. Нора сужалась и сужалась. Уже не видно ничего — мрак подземный. Ветра неслышно, но где-то капает вода.
Нора опять расходилась, вырастала в ширину. В стенках корни и гады, на полу неплотно сложенные доски. Впереди виднеется тусклый свет. Как свечка за стеной бумажной. Вдруг свет пропадает — свечку загораживает волк.
Волкявичюс: Э! Что не сидится, ка?!
Заяц: Что не отзываешься?
Волкявичюс: Химичю. Почти всё, туой бусю. Давай уходи назад — тут воздуха и так нет! Мирсим чя карту!
Заяц: Помочь с чем?
Волкявичюс: Нет. Но! Погоди. Палаук!
Заяц ждал, пока волк копошился в груде какого-то металла (судя по звукам). Бросал, стучал, всё приговаривал «не тас» и «не та». Наконец прозвучало «О». Нашёл! Опять загородил свечку и просунул найденный предмет зайцу. По отсвету заяц догадался, что это лук. «А этот мешок, значит, колчан».
Волкявичюс: Вот он дедовский, длинный! Герряу гивяниме не рраси! Из 2-ух видов дрревесины! Кажется, лиственница и беррёзка наша. То есть это… ваша. Хватай, ползи наверрх! Не завали мне тоннель! Давай, гррейтай!
Заяц: Спасибо! Ачю! Но не слишком ли…. Не слишком ли ценный подарок?!
Волкявичюс: Подаррок?! Дована?! Это не подаррок, Зайцевей! Это орружие. Ты им будешь убивать. И бррать на себя ответственность за это! Ползи давай, гррейтай, гррейтай!
Заяц взял лук и колчан со стрелами, пополз наверх. Он не видел своего оружия в темноте, но чувствовал его как продолжение лап и мыслей. «Вот оно! Вот оно чувство оружия, вот оно в лапах моих! Как легко мне было без него секунду назад! Какое-то детское чувство, давно забытое… воздушная безпечность, философия на пустом месте, а теперь… Он прав! Ответственность берёшь с оружием, и чувствуешь тяжесть каждой стрелы. Не взял бы, если б не чувствовал.
Скольких? Скольких безумцев, вставших у меня на пути, придётся ещё убить? Неужели нельзя по-другому, лес? Неужели нет такого способа? Оставить оружие навсегда, и взглядом одним побеждать в войнах! Такой силы страх вселять, что б разбегались как жучки из под бревна сухого! Через какой же ад должно пройти существо живое, чтобы так его боялись?! И будет ли оно живым после ада своего?! Нет! О нет, ад, если есть он, не для этого. Пройдя через муки адские, никого оно не напугает. Наоборот, любить захочет, как никогда до ада не любило. Но хватит ли любви такой, чтобы войну остановить? Ведь ненавидящий любви боится — она его ничтожит! Ему б убить любовь совсем! И всё позволить! Тогда уж можно начинать любые войны!»
«Неужели?!»
Заяц испугался своего озарения. Быстро пополз по тоннелю, пропрыгал лестницу, чтобы скорей — скорей — скорей увидеть свет. Страшная мысль посетила его:
«А что если раздолье — это подготовка к большой войне?! Весь мир лбами столкнуть, и пусть они рвут друг друга! При чём тут революции?! Дать максимум свобод! Распустить всё, что распускается! Распущенное отпустить на ветер! Пусть падает и бьётся! Убить родину! Убить семью! Убить брак! Искусства, историю, науки — музеи спалить! Убить любовь! Любые её формы убить! Как концепт убить. Как идею. Как дисциплину, как институт, как слово даже! И вот тогда! Тогда кровавые волки поведут овец своих на убой! Тогда с ними можно делать всё, что угодно! Ещё вчера разумные существа будут уничтожать друг друга сладострастно! Как буд-то и быть не может ничего достойней в ихней жизни, чем убийство! Половина станет жертвами, другая половина — палачами. Половина палачей станет жертвами, другая — палачами палачей. Последний же убьёт себя в припадке. Всё! Всё! Раз, два, три, и нет разумной жизни на земле.