Все выстроились перед столами, наступило молчание; в молчании быстро и убедительно что-то проговорил барабан; все запели в ответ:
Очи всех на тя, господи, уповают!После молитвы барабан простучал что-то совсем короткое; шаркнули скамьи, и начался однообразный звон посуды.
После обеда – барабан.
Пошли в зал. Меркли окна – наступал вечер. Темные коридоры еще более вытянулись – им теперь, казалось, не было конца.
Из тьмы появилась какая-то длинная, в серых, грубого сукна штанах и такой же куртке фигура. На куртке медные пуговицы; на одной из медных пуговиц блестит склянка со скипидаром; это старый солдат-ламповщик шел, отмеривая заученные шаги. Лестница лежала у него на плече согласно уставу. Ламповщик подходил к лампам, подставлял лестницу, мазал фитиль скипидаром, зажигал; лампы загорались тусклым светом, и начинало пахнуть конопляным маслом.
В комнатах холодно. Что-то проговорил барабан.
Кадеты пошли в дортуары. Железные кровати с плоскими постелями стояли тесными рядами, над постелями торчали железные палки, на палках черные доски, на досках надписи мелом.
Дежурный подвел Федотова к постели:
– Имя?
– Пава.
– Надо отвечать: «Павел». Фамилия?
– Федотов.
Дежурный написал мелом на доске: «Федотов-первый».
Федотов-первый разделся, служитель дал ему длинную рубашку из грубой холстины.
Федотов надел ее, и рубашка легла вокруг ног мальчика складками.
– Прыгай, Федотов-первый, в постель! Спать!
Свет в лампах убавили, на стенах обозначились окна.
– Как тебя зовут? – спросил сосед.
– Федотов.
– Ты откуда?
– Я с Огородников.
– А я костромской, – ответил сосед. – Я завтра покажу тебе голубей, я их уже полгода кормлю и не попался.
Утро влезло в окно серой львиной мордой с каменным кольцом в зубах.
Вдали, за серебряным снегом, за полянами и избами, златоглавая Москва. Из корпуса она казалась цветной и веселой: среди золотых глав поднимались, извиваясь и кривясь, легкие синие дымы московских печей.
В корпусе было много колонн, комнат, коридоров, лестниц с перилами, украшенными бронзой, но кадеты в нем жили бедно и даже голодали, особенно с утра. Утром давали сбитень – горячую воду с имбирем и патокой; к этому прилагалась небольшая пеклеванная булка.
Кадетов много и охотно секли, приговаривая:
– Реже! Крепче!
Секли по понедельникам. В этот день, после занятий, корпус замолкал. Под барабан по восемь человек в смену водили сечь кадетов, и слышен был из дальнего зала вой, потом перерыв, и под барабан по коридору шагала, равняясь, новая восьмерка.
При сечении иногда присутствовал сам директор, человек чувствительный. Он закрывал глаза то рукой, то чистым носовым платком, а иногда даже плакал, приговаривая:
– Крепче! Реже!..
Ложиться на скамейку лучше самому, и считалось удалью не кричать. Удалью считалось быть отчаянным, хотя за это можно было получить выключку и попасть юнкером на Кавказ.
Вставали рано утром, чистили сапоги ваксой, протирали пуговицы на изношенных мундирах толченым кирпичом.
В классах было холодно, хотя печи топили жарко. Комнаты были так велики, что печи стояли в углах, как наказанные. Зимою пар шел у кадетов изо рта клубами; гвозди на полу были покрыты инеем и льдом.
Раз в неделю, в субботу, в сумерках, при сборе роты читался «Артикул Петра Великого».
«Артикул» – военно-уголовные законы, изданные в 1714 году. Законы эти были любопытны, но читали их быстро, невнятно и без объяснений.
В другие дни «Артикула» не читали, а проходило словесное учение: проверяли знание имен, отчеств членов императорской семьи, командиров корпусов, директоров высших военных учебных заведений – и так до унтер-офицера своей роты включительно.
Слушать это нужно было стоя и не шевелясь, потому что за шевеление во фронте наказывали розгами; иногда наказывали по два раза в день и даже в третий раз, если и после второго раза у кадета был невеселый и неспокойный вид.
Командиры рот отличались больше рассуждениями, чем поступками. Командир первой роты, высокий, сутуловатый, имел привычку стучать металлической табакеркой по головам кадетов. Удары эти он считал не наказанием, а предупреждением. Командир второй роты разговор кончал обыкновенно так: «Пойдем-ка, я тебя немножко посеку!»
Преподавали разнообразные науки, учили «Всемирную историю» и, когда доходили до русской, говорили о том, что Россия страна обширная, что шинель, подбитая холстом, охраняет от жары и холода и что русские отличаются любовью к престолу и религиозностью.