— Смеешься, братишка, — с обидой в голосе произнес тот. — Вырос в сиротском приюте. Потом попал на флот. Не могу я тебе ни словами сказать, ни пером описать, какая была жизнь от склянки до склянки. В преисподней, должно быть, чертям легче живется. А тут одна революция да другая. Ну, у нас на корабле целая буза произошла. Одни к Ленину подались, другие к Керенскому примкнули, а третьи, вроде меня, олуха небесного, вольной жизни захотели хлебнуть, в анархисты ударились.
— Так ты из породы бандитов? — разочарованно произнес Иван.
— Нет, братишка. Посуди сам. В контру я не пошел, потому как там нужно своего брата бедняка к стенке ставить. У большевиков все ничего, да жрать нечего. А у нас, анархистов, свобода. Хочешь ешь, хочешь ней…
— Кто же это вам еду, питье давал?
— Сами брали. Раз взяли, два взяли, третий — по зубам полу чили. Рванули на вольный Дон с корешами. Думали: перебьемся Не получилось. Деникин нас мобилизовал. Узнали нашу биографию и сказали, что каждого анархиста большевики в черный список занесли. Будто комиссары такой приказ дали своим солдатам: где бы ни встретил анархиста, убей его. Вот так-то, братишка.
— М-да, — неопределенно промычал Иван.
Нравилось ему откровение матроса, и в то же время коробило честного буденовца это признание. Он даже шаги замедлил, размышляя.
Приостановился и пленный. Выжидательно глянул на Середу и спросил:
— Передумал на поруки брать?
— Да нет, — тряхнул чубом Иван, как бы выбрасывая из головы сомнения. Полез в карман шароваров за кисетом, пояснил:
— Посмалить захотелось.
Только оторвали бумажки на цигарки, в конце хутора раздалось несколько выстрелов. Тотчас тревожно загудел колокол.
— Белые! Белые! — кричали скакавшие навстречу кавалеристы.
Середа и матрос побежали к бойцам, которые выводили за ворота лошадей, впряженных в тачанку. Матрос, как кошка, прыгнул в тачанку и слился с пулеметом.
— Давай развертывай! — скомандовал Середа.
Лишь выехали они на дорогу, как показались первые всадники.
Коми шли галопом. Зловеще сверкали клинки. Вот выкатилось и утробное «ура!». Белые думали, что уже ошеломили красных и смяв их передовую часть, не встретят серьезного сопротивления… Но в это время заработал пулемет, и прямой, кинжальный огонь начал выбивать из седла одного седока за другим.
Стоило белым на несколько секунд замешкаться, как на них со всех сторон посыпался град пуль. К первому пулемету присоединилось еще несколько. Белые кое-как развернулись в улице и начали отходить.
После боя пришли в штаб полка. Иван рассказал командиру о необыкновенном пленнике, как бы между прочим заметил, что не кто иной, как матрос, своим пулеметом первый остановил ворвавшихся в хутор кадетов, и попросил под личную ответственность оставить его в своем отделении.
— Что ж, раз он пришелся тебе по душе, — трезво рассудил Стрепухов, — бери.
Смерил матроса оценивающим взглядом: коренастый как кряж, глаза не отводит, хоть хмуро, по смотрит прямо на собеседника. Поверил Петр Яковлевич в честное намерение пленного, сказал:
— Надеюсь, что сделаешь из него хорошего революционного бойца.
— Сделаю, — как за себя поручился Иван.
Дали матросу верхового коня. Выбрали характером поумеренней да рысью не лихого. Но и на таком сидел он как на табуретке.
— Ничего, — успокоил его Середа. — Пока мы всю контру уничтожим, будешь ты добрым казаком.
Но не только неумением красиво гарцевать на лошади выделялся матрос среди казаков отделения Середы. Больше всего выделялся он своим костюмом — черным коротким бушлатом, расклешенными внизу брюками и бескозыркой, ленточки которой пообтрепались и укоротились, а бронзовая краска, которой было написано название корабля, стерлась. Сколько раз говорил Середа матросу, чтобы он переоделся, но тот и слушать не желал. Мало-помалу все привыкли к его костюму и не приставали с просьбой надеть серую шинель, сапоги, шапку.
А в день смотра мороз выдался — хоть носа на улицу не кажи Выбежал матрос к своему коню, поскреб его, почистил, руки у него закоченели, ноги одеревенели, зубы, будто стеклянные, стучат. Мат рос — в комнату к печке. А после печки на улице еще холодней. Вот тут он вспомнил уговоры бойцов надеть шинель, сапоги да ушанку. Стал спрашивать у интендантов лишнюю шинель или шапку, а у тех ни одного комплекта на его рост.
Покрутился матрос, попрыгал то на одной, то на другой ноге потер сизые уши и исчез. Скоро выход, а его все нет. Стали уже не которые поговаривать, что испугался матрос холода да у какой-нибудь солдатки на печи спрятался, а другие договорились до того, будто сбежал он снова к белякам. Но Иван Середа не верит россказням, надеется, что вот-вот появится красная от мороза физиономия его пленника.