«Сродственником» Петра окрестили в первый же вечер, когда полк Стрепухова пришел в Качалинскую из Иловли, а Булаткин привел своих кавалеристов из Котлубани.
Узнав, что штаб Стрепухова размещался в его родном доме, Самарин вечером пришел к Петру Яковлевичу, чтобы хоть что-то узнать про житье-бытье матери и сестры. Первым он увидел Шпитального. Тот, узнав о заботе гостя, сказал:
— Нету Стрепухова, отвезли в госпиталь. Да и для чего тебе Стрепухов, когда за него теперь твой сродственник командует? У него и спроси.
При последних словах Шпитальный усмехнулся.
— Не оскаляйся, говори толком, — потребовал Самарин, — что еще за родня у меня объявилась?
— Наш Дундич. Слыхал про такого?
— Слыхал, — признался Петр, удивленно моргая черными густыми ресницами.
Он не знал, радоваться выбору сестры или огорчаться. Слух про этого Дундича идет добрый, но все-таки не земляк, пришлый. И еще — кольнула обида. Не посоветовалась с родным братом, сама себе голова стала. Он спросил:
— Давно свадьбу сыграли?
— Да они еще женихаются, — хохотнул ординарец. — Нас с батькой ждут, чтоб ладком-рядком да за свадебку.
Дундич, который, как успели заметить окружающие, не отличался скрытностью, скаредностью, очень обрадовался нежданной встрече. По такому случаю попросил Шпитального раздобыть бутылку бражки…
За столом, глядя в глаза Петра, сказал:
— Ничего худого не думай. Я люблю твою сестру. И она меня.
— Ну, коли так, — облегченно выдохнул Петр. — то я не против.
Провожая Самарина, Иван Антонович предложил:
— Давай теперь вместе воевать. Хочешь, я попрошу Булаткина..
— Сам попрошусь, — пообещал Петр.
И вот, считай неделя, служит он в новом полку…
Услышав слово «сродственник», конармейцы глянули в окна и стали тесниться на лавках за столом: каждому хотелось, чтобы Дундич сел рядом с ним.
В дверях показался Дундич. Взгляд его карих глаз пробежал по комнате и остановился на самоваре. Энергичным движением снял каракулевую папаху с красным верхом и повесил на свободный гвоздь, быстро пригладил шевелюру и подошел к столу.
За чаем разговорились, кто и как пришел в Красную Армию, кто сколько воюет. Рассказывая о себе, красноармейцы выжидательно поглядывали на Дундича. Им не терпелось узнать, где и в каких переделках бывал их командир. Но он молчал. Иван Шпитальный не вытерпел и спросил:
— А вы, товарищ Дундич, давно воюете?
Иван Антонович отодвинул порожнюю кружку и ответил:
— Давно. Пятый год… — По его худощавому лицу прошла тень раздумья, как всегда, когда он вспоминал нелегкий путь от родной деревушки до берегов Дона. Товарищи с интересом следили за каждым его движением, ждали рассказа. — Давно, — повторил он после долгого молчания. — Сначала воевал в Сербии, когда напали на нас турки…
Они захватили перевал на Гучевой горе и заперли дивизию Ходжича, как мышь в мышеловке. Командир дивизии бросил в атаку все полки. Сербы шли по открытой местности. Турки подпускали их очень близко, а затем огнем пулеметов косили, словно майскую траву.
После пятой атаки Ходжич решил послать в тыл туркам лазутчиков. Добровольцев нашлось немало. Среди них был и Дундич.
С двумя напарниками он раньше других подкрался к пулемету. Осталось пересечь полянку шагов в тридцать. И тут турки заметили красные фески сербов. Застрочил пулемет, защелкали винтовки. Не раздумывая, Дундич бросил гранату. Она разорвалась под щитком. Пулемет замолк.
Ободренные пластуны вскочили и бросились к окопу. Но дым от взрыва рассеялся, и пулемет загрохотал вновь. Дундич почувствовал сильный толчок в правое плечо. Темное пятно моментально окрасило гимнастерку. «Конец, — промелькнула страшная догадка в угасающем сознании двадцатилетнего солдата. — Я погибну, а они будут расстреливать моих товарищей. Нет! Я заставлю замолчать этот пулемет!»
Дундич, наклонясь, словно преодолевая сильный горный ветер, шагал вперед. Пять, четыре, три шага отделяли его от окопа. Он уже не слышал выстрелов, не видел ничего, кроме искаженного страхом лица турецкого пулеметчика, который в ужасе кричал:
— Шайтан! Это шайтан!
Дундич нашел в себе силы, чтобы нажать на курок нагана. Больше он ничего не помнил.
Много месяцев пролежал в госпитале герой Гучева. Здесь ему присвоили чин надпоручика и прикололи на грудь серебряную медаль за храбрость.
Слушая командира, Иван Шпитальный зачарованно смотрел на него. Этот совсем юный хлопец с первых дней службы в полку почувствовал к Дундичу необыкновенное расположение. Он во всем старался подражать ему. Укоротил чуб, отпустил усики, раздобыл красную черкеску, малиновые галифе с леями.