За окном засигналила машина. Бондаренко резко выпрямился.
— Ну вот, сынок, пора, зовут уже. — Голос старшины дрогнул, он крепко прижал к себе Юру, уткнулся лицом в его жесткие выгоревшие вихры. — Извини, ждут. Пиши, как доберешься до нашей хаты. Привет моим. После войны мы с тобой во как наговоримся! — Расцеловал Юру, быстрым решительным шагом направился к выходу, остановился в дверях, оглянулся. — Будь здоров! — и закрыл за собой дверь.
Юра бросился к окну. У низкого штакетника стоял новенький ЗИС-5. В кузове ровными рядами сидели бойцы, тоже в новенькой форме, в поблескивающих на солнце касках.
Из подъезда выбежал Бондаренко, обернулся на окно, увидел Юру, махнул рукой и прыгнул на подножку кабины… Грузовик вырулил на дорогу и, поднимая пыль, покатил, набирая скорость, в сторону орудийных раскатов — туда, где шли жестокие бои. Вскоре он скрылся за поворотом. Юра стоял у окна и смотрел на опустевшую дорогу.
— До свидания, дядя Ваня!
Почему так сжалось у него сердце? Неужели предчувствовало, что не увидеть больше дорогого старшину?!
Подошла Анна Федоровна, положила на плечи маленькие добрые руки.
— Ну чего нос повесил? Вернется твой дядя Ваня. Видал, сколько силы в нем, разве одолеть такого фашисту? Иди в сад, погуляй малость, а там и завтрак поспеет. На больную ногу не наступай, береги ее. Ну-ка, примерь костылик, самый маленький подобрала.
Послышался гул моторов. Анна Федоровна выглянула в окно и всплеснула руками:
— Батюшки! Опять раненых везут.
И заспешила навстречу раненым.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Раненых поступило много. Из своей палаты Юра перешел в маленькую комнатку Анны Федоровны, бывший кабинет завуча.
Анна Федоровна день и ночь дежурила около раненых. Юра даже удивлялся: когда же она спит? Он стоял у книжного шкафа и перебирал запылившиеся книги. Юра взял «Историю древнего, мира» и с интересом рассматривал картинки.
Он так увлекся, что не слышал, как вошла санитарка Катя. Ее родители погибли при первой бомбежке, а она попала в госпиталь, выздоровела, да так и осталась здесь помогать. Катя очень картавила, это смешило его. Девочка обижалась, краснела, старалась подыскивать слова, в которых дефект речи был незаметен. Вот и сейчас она произнесла всего три слова:
— Иди, начальник зовет, — и ушла.
Начальник госпиталя майор Ишин, хирург по профессии, разговаривал с кем-то по телефону. Требовал срочно прислать медикаменты. Ему, вероятно, возражали. Тогда Ишин попросил пригласить к телефону полковника Лазаренко…
Увидев Юру, Ишин подмигнул ему, кивнул на стул.
— Ну, фронтовик, как нога? Не хромаешь?
— Немножко.
— Немножко можно. Анна Федоровна, разбинтуйте рану.
Рана заживала и уже подсыхала. Опасений, что она загноится, не было. Ишин остался доволен осмотром.
— Чисто я тебя, парень, выскоблил. Через день-другой плясать сможешь. Не бинтуйте больше, природа без бинтов долечит… Алло?! Товарищ полковник? Нет его? Ищите и доложите ему, что у меня медикаменты на исходе, а я доложу командиру дивизии.
Ишин положил трубку.
— Я вас вот зачем позвал. Ефрейтор Андреев поедет сейчас за медикаментами. Твой старшина, Юра, заходил ко мне, просил к нему на родину тебя отправить. Так что собирайся в дорогу. А вас, Анна Федоровна, прошу взять у Бутурлина трехсуточный паек. Андреев до железной дороги Юру довезет и на черниговский поезд посадит. Там до Щорса недалеко. Желаю успеха, фронтовик, и не хромай!
Ишин крепко пожал Юре руку и занялся своими делами. Юра и Анна Федоровна вышли из кабинета растерянные…
Провожали Юру Анна Федоровна и Катя. У машины остановились. Прощаясь, Юра заметил у Кати слезы, и ему стало жалко ее — и что она картавит, и что он так нехорошо над этим смеялся. Когда Юра попросил у нее прощения, Катя удивилась. Неожиданно наклонилась к нему, поцеловала в щеку и убежала, вытирая платочком глаза. Тем временем Анна Федоровна заботливо наказывала шоферу, как надо ехать, когда и чем покормить Юру.
…Старенькая полуторка тарахтела, дребезжала, но ходко катила по проселочной дороге. Андреев оказался разговорчивым. Ловко расспросил Юру, почему он попал в госпиталь и кем доводится ему старшина Бондаренко.
Юра обо всем рассказал. Андреев косился, хмыкал, явно не всему верил.