— Так она ж не стреляет, товарищ старшина. Последний патрон на фашиста истратил. Теперь она так, для виду.
— А штык? С ним и патроны и чего хочешь раздобудем. Тебя как звать-то малыш?
— Юра. Юра Подтыкайлов.
— Ты что, Юра Подтыкайлов, заблудился или от своих отстал? — спросил старшина, присаживаясь рядом.
Юра молча кивнул головой. Бондаренко поставил между ног винтовку, сжал ее коленями и предложил Прохорову:
— Садись и ты, Никола, передохнем малость и дальше двинем. Ну-ка, Юра, погрызи сухарик. Небось проголодался? Бери, бери.
Юра взял сухарь. Остро запахло махоркой. Чихнул.
— Что, — засмеялся Бондаренко, — в носу защекотало? Ты уж извиняй, брат, махра в кармане просыпалась. Ты продуй. Ничего не будет.
Сухарь крепко отдавал табаком. Но Юра ел его с таким удовольствием, будто самое вкусное лакомство.
Бондаренко свернул цигарку, закурил и, затягиваясь дымом, передал кисет Прохорову.
— Небось пирожные любишь, а? — Юра кивнул. — Все любили, а теперь забудь, сухарю радуйся. Такая жизнь началась.
— Доберемся к своим, эх и щец горяченьких нахлебаемся, — мечтательно проговорил Прохоров, прикуривая у Бондаренко. — Люблю щи с черным хлебом и чесноком.
Бондаренко прилег, спросил снова:
— Так ты, я не понял, заблудился или от своих отстал?
Юра на знал, как лучше ответить. Бондаренко не торопил, лежал в траве и, поглаживая ее рукой, рассуждал:
— Если бы не война, мне отпуск обещали. Глянь, Никола, трава какая, ее косить одно удовольствие. Ну что молчишь, Юра Подтыкайлов? Или сказать нечего?
Юра перестал жевать сухарь. И, глубоко вздохнув, рассказал, что произошло вчера на дороге. Бондаренко с Прохоровым перестали курить, загасили о подметки сапог самокрутки и сидели тихо, задумавшись.
— Ты, парень, крепись, — после некоторого молчания заговорил старшина. — Главное сейчас зубы стиснуть, чтоб покрепче сдачи давать.
— Видели мы вашу колонну, — тихо произнес Прохоров. — Видели, как фашисты мертвых грабили.
— Ладно, хватит об этом. Придет время, все припомним фашистам, а сейчас к своим пробиваться надо. Подъем, Прохоров!
Юра забеспокоился. Неужели его оставят здесь, не возьмут с собой?!
— Дяденька старшина, я тоже к своим хочу!
Нехотя поднимаясь, Прохоров глянул на старшину.
— А что, — сказал он, — не бросать же его в лесу. Он и так натерпелся. У тебя, значит, никого в живых не осталось?
Юра понял, что Прохоров на его стороне.
— Отец у меня в Смоленске. На курсах.
— Как в Смоленске? — удивился Бондаренко. — Какие курсы?
— Он врачом в госпитале работал, и его на курсы послали.
Бондаренко подтянул ремень, поднял с земли винтовку.
— Ладно, Юра, берем тебя с собой. Но имей в виду, держаться молодцом. В случае чего — молчи как рыба. Иначе всем хана. В нашем деле только так. Война! На пироги и мягкую постель не рассчитывай. Ясно?
Юра кивнул головой и, готовый в дорогу, поднял свою палку. Военные переглянулись, но промолчали.
— А теперь вперед! — скомандовал Бондаренко. — И чтоб никаких разговоров.
И двинулся вперед первым.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Вечером вышли к селу. Оно лежало в низине и хорошо просматривалось. Спрятались в кустарнике, стали наблюдать. Кое-где из труб тонкими струйками тянулся дымок.
Прохоров повел носом;
— Отварной картошечкой пахнет. Люблю горяченькую с малосольным огурчиком. Объеденье!
— У тебя, Прохоров, одна еда на уме: то щи, то картошечка.
— А как же, товарищ старшина, есть хочется. Может, заглянем на дымок?
— Не торопись, Никола. В селе что-то подозрительно пусто. Может, немцев опасаются?
— Так ведь картошечка, — не унимался Прохоров. — У немцев, поди, тушенки навалом, а я ее не чую. Рискнем?
Бондаренко и сам чувствовал запах картошки, ему тоже хотелось горяченькой, но предосторожность прежде всего.
— Не спеши, — предупредил он Прохорова. — Проверить надо. А то нарвемся: и себя и мальчишку зря загубим.
— Тогда в разведку пустите. Я мигом проберусь и все узнаю.
— Опасно. Местность открытая, сразу заметят. — Старшина посмотрел на Юру. — Вот если тебе, не испугаешься?
— Я? Что вы! — не задумываясь, согласился Юра. — Да я…
— Погоди, выслушай до конца, — остановил его Бондаренко. — В случае чего, говори: заблудился. Город называй, это лучше, не запутаешься. И плачь, не жалей слез. А нет фашистов — свистни. Свистеть умеешь?
Юра даже удивился. Кто же из мальчишек не умеет свистеть? Бондаренко положил ему руку на плечо.