— Носи на здоровье, Темушка...— А потом вдруг хлопнул себя по лбу: —Ну память! Совсем забыл,— и вынул из бокового кармана пиджака вчетверо свернутую газету.— Ты грамоте знаешь?
— Знаю,— ответил Артемка.— Дядя Митряй обучил. И писать теперь умею.
Мать с гордостью глянула на сына, заулыбалась:
— Читает и пишет. Хваткий он у меня. За три раза буквы одолел.
Дед качнул одобрительно головой.
— Ишь ты, молодчага! Ну, тогда читай вот. Мужичка тут встретил, дал он мне газетку, говорит, сообчение есть про моего знакомого. В Каменской тюрьме он. Федькой Коляда зовут...
Артемка взял газету, трудно, почти по складам, стал читать:
— «Каменская мысль». Девятого мая тысяча девятьсот девятнадцатого года»...
— Ну-ну,— поторопил Лагожа.— Нам все одно: мысль она или не мысль. Ты сообчение ищи.
Артемка читал вслух заголовки:
— «Молебен в честь верховного правителя России адмирала Колчака»...
— За здравие, значит,— уточнил Лагожа.— Штоб жил и царствовал... Дальше, Темушка.
— «Купец первой гильдии Винокуров дал обед господам офицерам»...
Дед даже крякнул.
— Гуляет наш Адриан Ильич. Любит похороводить. Самогон, поди, рекой лился...— Помолчал, вздохнул.— Пущай гуляет, коли деньги есть... Ну, про что там еще?
Артемка перелистнул газету, прочел несколько заголовков, пока не наткнулся на резкие, тревожные слова, напечатанные жирными буквами.
— «Побег преступников»...
Лагожа сразу встрепенулся.
— Это, кажись, оно самое. Ну-ка, читай, сынок.
Артемка монотонно забубнил:
— «В ночь на шестое мая тысяча девятьсот девятнадцатого года из Каменского арестного дома сбежали посредством снятия крючьев дверей и нападения на караул нижеследующие преступники: Овсянников Василий, Лукин Андрей, Устинов Григорий, Вилков Дмитрий, Колядо Федор...»
В этом месте Лагожа с силой хлопнул ладонью по столу.
— Вот тебе так!
Он вскочил с лавки, обвел всех таким победоносным взглядом, будто не какой-то там Колядо Федор, а он сам только что бежал из тюрьмы.
— Видал?! Федька-то, а? Считай, из-под самого расстрела ушел. Молодец-то каков!
Артемка никак не мог понять, почему Лагожа радуется, если из тюрьмы убежали преступники. Он об этом прямо и спросил деда.
Лагожа неожиданно рассердился:
— Кто преступник? Федька Коляда? Да это же наш брат, трудящий, бедняк голопузый. Схватили его за то, что за баб да сирот вступился. Пришли к ним в деревню колчаки и давай лошадей отбирать. А Федька с дружками своими поразогнал их. Преступник! Это он для них преступник, а для нас человек милый... Давай-ко читай, Темушка, дальше.
— Тут совсем немного: «Все вышеназванные преступники кинулись к реке Оби, где сели в лодку и отплыли от берега. Прибывшая конная разведка в двадцать человек начала стрелять залпами, но из-за темноты беглецам удалось скрыться...» Вот и все.
Лагожа радостно засмеялся:
— А тебе еще чего надо? Скрылись — и славно. Большего и не нужно.
Легли спать непривычно поздно. Артемка ворочался с боку на бок: сон не шел.
В стекло беспрерывно барабанил дождь, шумел ветер. Тревожно Артемке, в глазах почему-то одно и то же: газетный лист. А на нем жирно: «Побег преступников». Что они за люди, как сумели бежать из-под стражи?
— Деда, а деда...
— Чего тебе? — сонно откликнулся Лагожа.
— А Колядо этот старый?
— Какой — старый! Молодой. Годов двадцати пяти. Орел парень. Из хохлов. Я с ним в семнадцатом повстречался, он как раз из армии пришел. Лихой солдат был. Веселый, рот полон белых зубов, глаза вострые. Не парень, а бонба, тронешь — взорвется...
— И смелый, да?
— Само собой... Очень. Сказывали, часто к германцам в окопы лазил, а однажды даже офицера притащил на себе... Вот оно как. Словом, давай спи, Темушка, дело-то позднее.
Легко сказать — спи. Лежит Артемка, смотрит не мигая в чуть просветленное окно и думает обо всем, о чем рассказал Лагожа.
Вести-то все какие-то страшные: там скот и лошадей отнимают, там избы жгут, там людей порют и убивают.
В Тюменцевой тоже неспокойно. Мать иной раз, придя с улицы, вдруг затоскует, заплачет. «Ой, доберутся и до нас скоро...» У Артемки от этих слов сердце холодеет: а что, если и у них в селе беляки начнут лютовать? Да избу сожгут, да все добро заберут? Ведь многие знают, что его тятька за красных воевал. Мотька Филимонов до сей поры Артемку краснопузым зовет.
От этого воспоминания Артемка вдруг сразу озлел: «Вот ведь гада толстомордая! Назовет еще так — зуб выбью...»
А мысли уже снова к дедовым новостям перескочили: к незнакомому смелому Колядо, к мужикам, что по лесам живут. «Кто они, эти партизаны? Какие?»
И, засыпая, видел огромных лесных людей с зелеными бородами, с тяжелыми дубинами в руках...
2
Утро наступило неожиданно тихое и ясное. Артемка глянул в окно — солнце! Впечатление от вчерашних рассказов Лагожи рассеялось, осталась лишь глубокая радость — сапоги есть!
Как вышел с раннего часа, так до обеда не заходил в избу. Согнал со двора лужу, почистил у коровы, наколол дров, за водой сбегал на речку, да не один еще раз. Только за полдень и смог освободиться.
Вышел на улицу, огляделся: нет ли дружков. Далеко, у дома Мотьки Филимонова, сына самого богатого мужика, толпилась кучка мальчишек. «В бабки играют». Артемка набрал из старого дырявого ведра десятка два бабок, прихватил свинцовую битку и побежал к ребятам.
Игра была в самом разгаре. Артемка сразу понял — Мотька в выигрыше: лицо его прямо-таки расплылось в довольной улыбке, а черные глазки блестели, будто протертые маслом. Зато остальные топтались красные, злые. У Спирьки Гусева, Артемкиного соседа, от обиды губы дрожали. Он то и дело наскакивал на Мотьку, махал перед его лицом грязными кулаками.
— Ты, Мотька, не по правилу сыграл. За черту вышел. Так каждый дурак выбьет. Ставь бабки обратно!..
Мотька ехидно ухмыльнулся и поднес Спирьке под самый нос кукиш.
— Выкуси-кась! Чо прежде молчал, когда я битку кидал? А как выиграл — заорал? Думал, промажу? Я, брат, не промажу. Я, брат, ловок. Хошь кого обыграю.
Спирька не унимался:
— Выставляй бабки. Не по правилам играл. Вон и Ванька и Серьга скажут, что не по правилам.
Серьга кивнул головой, но Ванька Гнутый, прозванный так за кривую шею, вдруг взял Мотькину сторону.
— Врешь ты все, Спирька. По правилам играл Мотька. Не перешагивал он черту.
— Видал?! — обрадовался Мотька. Гнутый, чтобы доконать Спирьку, добавил:
— Нечего брехать на Мотьку. Сам знаешь, что он ловчее нас всех.
Всегда быстрые, злобноватые зеленые глаза Гнутого сейчас смотрели на Мотьку просительно: дескать, я тебя выручил, теперь плати за это — дай бабок. Серьга стоял в сторонке да только водил черными грустными глазами. Ему было жаль проигранных бабок, но «подмазываться» он не мог.
Это был тихий мальчишка, которого каждый мог безнаказанно обидеть. Не то что Гнутого, например. Тот, стоило его задеть, сразу, словно хорек, ощерится, сожмется в комок и смотрит исподлобья, того и гляди укусит. И в характере его было что-то от зверька: ради выгоды на любую пакость пойдет.
— По новой, по новой давай играть! — кричал Гнутый, хотя бабок Мотька ему не дал.
Спирька совсем разозлился, оттолкнул Гнутого и пошел на Мотьку.
— Выставляй бабки на кон! Последний раз говорю, не то по рылу дам.
— А ты меня не пужай! — тоже озлился Мотька.— Ишь чего выдумал! Я как двину тебе в нос, так сразу узнаешь: по правилам или не по правилам... Коли проиграл — не ори и уматывай.
Но Спирьке хотелось отыграться. Увидел Артемку — кинулся к нему:
— Дай бабок взаймы. Штук десять.
Артемка мотнул головой:
— Погоди. Сейчас вот у Мотьки выиграю и дам.
Мотька захохотал.
— Ишо один ловкач сыскался. Давай-кась попробуем руку. Авось и ты заорешь, что не по правилам играю!..
Артемке вначале не повезло: проиграл два кона. Мотька торопливо собирал бабки и противно повторял: