— Ну чо, по правилам или не по правилам? Я покажу, как не по правилам! У меня все по правилам!
— Затолмачил, как тетерев! — с досадой бросил Артемка, выставляя бабки для новой игры.— Давай ставь свои.
— Ага,— захихикал Мотька,— не ндравится?
Артемка бил первым. Медленно-медленно отвел руку, потом взмахнул резко, и сыпанулись из кона в разные стороны бабки. И пошло, и пошло — ни одного промаха!
Мотька уже не смеялся и не разговаривал. Лицо его все более скучнело и вытягивалось. Наконец он бросил глухо:
— По пять бабок не буду играть. По две.
— Давай по две! — согласился Артемка. Подмигнул Спирьке: — Вступай в игру.
Артемка отсчитал ему десяток бабок, глянул на Серьгу, который тоже повеселел от Мотькиных проигрышей:
— А ты?
— Да ить бабок-то нету...
— А это что? — выгреб Артемка из кармана целую кучу вылощенных костей.— Бери. У Мотьки их полно. Всем хватит.
Мотька кинул быстрый взгляд на Артемку. «Дерьмо краснопузое! Погоди вот, посчитаемся...» Но вслух ничего не сказал — побоялся, хотя и был возле дома.
Увидав, как тают Мотькины бабки, как Артемка щедро раздает их друзьям, Ванька Гнутый чуть не взвыл от досады. Через минуту он уже, захлебываясь, хвалил Артемку и ругал Мотьку:
— Вот это бьет! Вот это меткач! Это тебе, Мотька, не со Спирькой играть. Давай, Артемка, кроши этого жадюгу, пусть знает наших...
Подошел рыжий, словно огонь, Пронька Драный — длинный хлопец лет пятнадцати, такой худой, что было видно, как под пиджаком ходят острые лопатки. Синие линялые портки то и дело спадали с Пронькиных тощих бедер, и ему постоянно приходилось подтягивать и поддерживать их рукой.
Пронька стал рядом о ребятами, широко раздвинул жердеобразные ноги и принялся лузгать семечки, выплевывая шелуху на головы и спины играющих.
— Ты чего это расплевался? — не вытерпел Артемка, когда мокрая шелуха угодила ему в лицо.
— Я, что ли? — удивленно повернулся Пронька.— Разве так плюются? Плюются так.— И выстрелил плевком в Артемку.
Тот едва успел увернуться. Глянул на Проньку исподлобья:
— Сильный, да?
Но Пронька, будто ничего не произошло, спокойно, с улыбочкой, поплевывал шелухой.
Мотька, учуяв назревающую ссору, оживился, залебезил перед Пронькой:
— Слышь, Пронь, хочешь тыквенных семечек?
— Обойдусь и своими... А ты бы вот, Матюша, принес мне пирожка с фасольцей. Я страсть как люблю пирожки. А вы утром, кажись, пекли?
— Откуда знаешь? — ошалело спросил Мотька.
— Я, Матюша, все знаю. У меня, Матюша, нюх на три версты. Ну, так принесешь?
— Принесу, коли удастся.— Мотька побежал домой.
А Пронька продолжал лузгать семечки. Он стоял на самом игровом месте и мешал, но ребята не смели прогнать его и обегали: лучше не трогать. Даже те, кто постарше, и то боялись Драного.
Вернулся Мотька, протянул Проньке три пирога. Пронька взял их будто равнодушно, но есть стал быстро, жадно, словно неделю голодал. В этот момент на него налетел разгоряченный игрой Серьга. Пронька молча поддал ему ногой так, что Серьга промчался шагов пять на четвереньках. Это очень развеселило Проньку, а вместе с ним и Мотьку, который снова принялся хохотать и издеваться над ребятами.
— Ловко ты его, Проня! Аж козлом пропрыгал!
Польщенный похвалой, Пронька выждал момент и тем же манером поддал ногой Спирьке. Однако Спирька устоял.
— Чего пинаешься? — спросил он с закипевшими на глазах слезами боли и обиды.— А то вот звездану биткой...
Пронька состроил испуганное лицо.
— Ой, ой, забоялся! Держи меня, Матюша, а то упаду.— А потом качнулся в сторону Спирьки и, как бы случайно, сунул ему кулаком в скулу. Спирька ойкнул и присел, схватившись за щеку.
Артемка вдруг швырнул в сторону битку и бабки и, набычив голову, медленно двинулся на Драного.
Потом, некоторое время спустя, он сам удивлялся, как решился схватиться с Пронькой. Но сейчас Артемка не думал об этом, шел, не сводя потемневших серых глаз с длинного губастого Пронькиного лица.
Мотьку так и обдало жаром: «Ну, начинается!» А Пронька чуть растерялся от неожиданности. К драке он не успел приготовиться и стоял озадаченный, вытирая о штаны обмасленные ладони. В этот момент Артемка сильно хлестанул его по щеке. И Пронька сразу пришел в себя. Он легко и стремительно отскочил от Артемки. Потом еще стремительнее шагнул к Артемке и коротким взмахом ударил его в лицо. Артемка качнулся. Пронька почти в то же мгновение ударил с левой. И Артемка упал под восторженное Мотькино улюлюканье. Однако он тут же вскочил и опять пошел на Проньку. Потом все повторилось снова и снова. Все поняли: не одолеть Артемке Драного, тот изобьет его. Но никто не решился вступиться: ни Спирька, ни Серьга. Стояли бледные, растерянные. Только Мотька крутился вокруг дерущихся и кричал:
— Вот так его, краснопузого! Ишо разок, ишо! Молодец, Проня!
Гнутый молча наслаждался зрелищем.
Драка продолжалась. Артемка падал, вставал и снопа, будто слепой, лез на костистые кулаки Драного. Тот уже устал бить.
— Довольно,— вдруг хрипло проговорил Пронька.— Заработал свое — и валяй!..
Однако тут же получил такой удар между глаз, что круги пошли.
— Ах вот ты как! Значит, мало еще? — и снова кинулся на Артемку. Тот не отступил, не побежал, а молча, сжав челюсти, продолжал отбиваться и упрямо шел и шел напролом.
Пронька видел вздутое, все в багровых пятнах лицо Артемки, его распухшие окровавленные губы, его глаза, темные, холодные, немигающие. И что-то похожее на робость вдруг шевельнулось в сердце. «Да что он, каменный, что ли? Ведь бить уже некуда...»
Пронька стал заметно слабеть. Его удары следовали все реже и были теперь не так сильны и точны. А конца драке не предвиделось.
Такого в Пронькиной жизни еще не случалось. Почти всегда стоило раза два-три дать противнику по морде, и тот или просил пощады, или бежал домой, ревя на всю улицу.
На этот раз получилось что-то непонятное: его бьешь, а он еще пуще лезет. Что за дьявол! Двужильный, что ль?
Чем бы кончилась драка — неизвестно. Из ворот неожиданно выбежал старик Филимонов, Мотькин отец, и разогнал сцепившихся ребят, притом жестоко пнул Артемку под «дыхало».
— Марш отседова, пес шелудивый! — рявкнул он.— Ишь, нашел, где свару заводить. Бегом беги, не то добавки дам.
Ваньку и Серьгу словно ветром сдуло. Пронька, вытирая рукавом пот, зашел во двор к Филимоновым, а Артемка, согнувшись, охватив руками живот, еле брел вдоль улицы, поддерживаемый Спирькой. Чтобы хоть немного утешить друга, Спирька сказал:
— А ты тоже здорово Проньку-то...
Но Артемка остановил его, выдавив с трудом:
— Ладно, брось...
Зашел к Спирьке, передохнул на чурбачке возле сеней, умылся и отправился домой:
Мать, увидев Артемку, ахнула:
— Кто это тебя так?!
Артемка хмуро бросил:
— Подрался.
— С кем?
— Да тут...— и махнул рукой.— Пройдет.
Мать было закричала на Артемку, что он такой да разэтакий, что не помощник он в доме, а ее, материно, горе.
Потом внезапно стихла, тяжело села на лавку и заплакала, прикрыв ладонью лицо.
У Артемки сердце сжалось.
— Ну не буду, не буду больше,— заторопился он.— Не буду. Только не плачь...
Вышел из избы, присел на колесную ступицу за сарайчиком. Долго сидел безучастно, глядя на Густое, потом провел пальцами по лицу — вспухло, губы не шевелятся. И больно. Голова тоже трещит. «Подходяще отделал, гад,— подумал. И кулаки сжались.— Ну, погоди. Не в последний раз встретились...»
Артемка не любил Драного и прежде, теперь ненавидел. Противно было смотреть, как тот увивается возле богатеев, словно пес, выглядывает: не бросят ли подачку; как с их сынками всегда игры-забавы водит. Где уж там кого-то из них пальцем тронуть! Он задирал и бил вот таких, как сам, бедняков. А за что?