— Я делаю лекарства в аптеке...
— А-а! Это хорошо. Тильки скажи, яким ветром занесло сюда?
Человек беспокойно глянул в глаза Колядо: кто он? Кто эти люди? Друзья или враги? Что они принесут: спасенье или смерть? Кажется, они неплохие. Особенно этот, молодой хохол.
— Шо ты злякався? Говори.
В этом вопросе, во взгляде человек вдруг приметил участие, обыкновенное человеческое участие, от которого теплеет на сердце.
— Я еврей,— дрогнувшим голосом сказал человек и все-таки сжался, ожидая если не удара, то оскорбления.
— Ну и шо? — не понял Колядо.
— Я еврей,— повторил с каким-то отчаянием человек.— Бежал из Камня... Белые ловили и убивали всех евреев... Я уже пятый день брожу в степи...
— Да, брат, невеселое дело,— проговорил задумчиво Колядо. А потом быстро: — У нас служить будешь? В партизанах? Военфельдшером?
Человек усмехнулся:
— Какой же из меня военфельдшер? Фармацевт я...
— Ничего! — решительно заявил Колядо.— Для кого ты хвармацевт, а для нас фельдшер. Рану забинтовать сумеешь?
— Сумею, конечно.
— Вот и добре. Хлопцы, кто-нибудь отведите... Як звать тебя?
— Лаврентий Наумович...
— Отведите Лаврентия Наумовича в лагерь, накормите, оденьте потеплее. А мы — в гости до кулаков.
Лаврентий Наумович прижился в отряде. Сначала с робостью и неумело обрабатывал раны, оперировал, потом привык, научился и делал свою работу быстро и хорошо. Звание военфельдшера с легкой руки Колядо прочно закрепилось за Лаврентием Наумовичем, и он с удивлением замечал, что гордился этим.
Шнейдер был мягким и вежливым человеком. Он никогда и ни на кого не повышал голоса, старому и малому говорил «вы», что очень забавляло партизан, которые не привыкли к такому «господскому» обращению. Молодых и старых называл «молодой человек». И это смешило мужиков. Партизаны тоже обращались к нему по возможности на «вы», почтительно величали Наумычем.
Неборак вошел в лазарет, когда Наумыч заканчивал перевязку партизану, раненному в голову.
— Отлично, молодой человек,— произнес Наумыч, отходя от партизана и любуясь его аккуратно забинтованной головой.— Как сказал бы Колядо: не голова, а яичко.
Партизан улыбнулся, встал:
— Спасибо, Наумыч.
— Быстрее выздоравливайте, молодой человек.— Увидел Неборака, его обмотанную руку, произнес шутливо: — С боевым крещением вас! Садитесь.
Неборак сел. Из соседней комнаты доносились приглушенные стоны.
— Сколько раненых?
— Одиннадцать. Но раны не страшные — жить будут хлопцы и повоевать еще успеют.— Он говорил, а сам быстро и осторожно разматывал бинт, потом промывал рану.— Одна беда: у нас нет многих инструментов, медикаментов, мало бинтов, ваты. Живем на всем трофейном. В этот раз даже бутылочки йоду не взяли... Не больно?
— Нет, нет, продолжайте,— подавил стон Неборак.— Как же обходитесь?
— Как придется... Кое-что сам делаю... Но этого мало. Я вот у Колядо все прошусь в Камень,— говорил он, бинтуя руку.— Там у меня есть знакомые, которые могли бы достать много нужного нам...
В это время вбежал Артемка. Он распахнул дверь и придержал ее, пока двое партизан не ввели раненого. Это был желтоусый, любитель смешных рассказов. Неборак глянул на него, и сердце дрогнуло: левая кисть болталась на сухожилиях, будто плеть.
— Разрывной вдарило...— словно виноватый, произнес желтоусый.
Наумыч заторопился, пододвинул топчан:
— Положите его.
— Я сам. Чай, не маленький.
И лег, отставив раздробленную руку. Наумыч бросился к своей аптечке, перебрал пузырьки и беспомощно глянул на Неборака:
— Ни капли хлороформа... Как же быть?
Партизан повернул к нему голову:
— Чего нет, Наумыч?
— Лекарства... Обезболивающего.
Желтоусый прикрыл глаза:
— Режь так... Вытерплю, поди.
Наумыч совсем растерялся и просительно поглядел на Неборака, будто тот мог чем-то ему помочь. Потом к раненому:
— Но это же будет очень больно.
— Я понимаю, Наумыч. Ты не бойся — режь. Потерплю... Только вот... Неборак, ты не уходи... С тобой оно веселее будет... Старые знакомые...
И на Неборака глянули широкие, полные страдания глаза. Неборак взял табуретку, присел рядом.
— Я не уйду, брат...— тихо и ласково заговорил он.— Я, брат, с тобою... А ты уж потерпи. Больно, конечно, а вытерпеть можно... Меня однажды в охранке пытали. Думал, не вытерплю...
Неборак рассказывал, а Наумыч, бледный, решительный, уже начал операцию.
Артемка стоял, как пригвожденный, не смея отвести расширенных глаз от происходящего. Он видел, как Наумыч сначала резал, потом пилил острые торчащие концы костей, видел, как покатился крупный, с горошину, пот по белому лицу партизана, как что-то говорил и говорил Неборак, сжав в объятиях вздрагивающее тело раненого. Артемка не помнил, сколько времени шла эта ужасная операция, сколько простоял он вот так, не шевелясь и не мигая. Он только тогда перевел дыхание, когда Наумыч хрипло произнес :
— Готово!
Желтоусый открыл помутневшие глаза. И впервые за все время раздался его голос:
— Водички бы...
Артемка бросился за ковшом, поднес к губам раненого, услышал, как застучали зубы о железо. Неборак встал, отер взмокший лоб и глухо, будто про себя, произнес:
— Вот это человечище! Да с такими можно мир перевернуть...
Раненого, обессилевшего после операции, перенесли в другую комнату, уложили на кровать. Наумыч дал ему выпить какого-то лекарства и вскоре вернулся.
— Такое у меня впервые в жизни,— проговорил он.— Подобного я даже не слыхал от знакомых хирургов...— И потом: — Пожалуйста, дайте мне закурить...— И стал подрагивающими пальцами неумело свертывать цигарку.
Артемка, пошатываясь, вышел из лазарета, тяжело сел на ступеньку и прикрыл ладонью глаза — голова кружилась, ноги мелко дрожали.
Поднялся, когда услыхал тревожное:
— Поляки двинули на нас из Крутишки...
Отряд готовился к бою. Позицию заняли по северной околице села. Эта часть была на взгорье, и отсюда хорошо просматривались и степь, и дорога, извивающаяся между небольшими холмами. Река, отгородившая село с противоположной стороны, заслоняла отряд от внезапного нападения с тыла.
Колядо распорядился спешно выпрячь всех обозных коней, и теперь на них усаживались те, кто не имел винтовок, а был вооружен пиками. Этот необычный отряд он присоединил к кавалерийскому эскадрону. Оглядел Колядо конников, остался доволен.
— Держитесь, хлопцы, смелее. Ваши пики сейчас страшнее любой винтовки.
Кавалерия ушла на левый фланг и рассредоточилась между холмами.
Окинув испытующим взглядом степь, где должно скоро разыграться сражение, Колядо произнес:
— А шо, Неборак, не поставить ли нам пулемет вон там,— и указал черенком плети на холмик справа.
— Пожалуй,— коротко согласился Неборак.
Пошли длинные тягостные минуты ожидания. Люди лежали в цепи, напряженно всматриваясь в степь, где вот-вот должен появиться враг.
Через полчаса на одном из холмов замаячило пять всадников — польский разъезд. Несколько времени они стояли на месте, поглядывая на примолкшее село, потом медленно двинулись вперед.
Колядо следил за легионерами прищуренным глазом, с непонятной полуулыбкой. Когда разъезд приблизился и уже стало нетрудно различить впереди ловко сидящего в седле офицера, Колядо загадочно произнес:
— Побачимо, яки они храбрецы...
Он неожиданно вскочил на своего Серого и, еще никто не понял, в чем дело, вымчался навстречу разъезду. Неборак поднялся, судорожно сжал кулаки:
— Федор, куда?
Но Колядо был уже далеко. Поляки остановились, вскинули винтовки, смотрели выжидательно на приближающегося всадника: кто он, зачем скачет? А Колядо — вот он, почти рядом.
— Здорово, гады! Вам привет от Коляды! — и пальнул из маузера по офицеру.
Тот, словно куль, свалился с коня. Солдаты в панике сыпанули по степи.