— Ну что, Прошенька?
Пронька только махнул рукой и полез на печь. Там у самой стены, за ворохом тряпья лежал Артемка, все еще не приходивший с прошлой ночи в сознание. Пронька долго всматривался в бледное, осунувшееся лицо Артемки, и жалость резнула сердце. Как спасти его? Вчера ночью юркий толстячок в очках долго и подробно объяснял Проньке, как нужно лечить Артемку, оставил всяких лекарств. Сказал: «Рана не опасная, но у него воспаление легких. Будьте очень внимательны, молодой человек». Пронька старался целую ночь и утро, а толку все нет. Не приходит в себя Артемка. Жар у него такой, что издали чувствуется.
— А что, как умрет мальчонка-то? — тихо произнесла тетя, тоже заглядывая на печь. — Плох уж очень... Совсем плохой.
— Не умрет,— глухо ответил Пронька, которого от тетиных слов самого прошиб жар.— Не умрет. Лекарства — что они, бесполезные, что ли? Вот я ему еще дам....— И уже тете: — А ты этот самый... компрест приготовь... Горит весь.
Пронька больше не отходил от Артемки. Дважды прибегала за ним Танька Лыкова. Как только услышит Пронька стук двери в сенцах, так и выскакивает стремглав, чтобы не впустить незваного гостя. Когда Танька пришла второй раз, Пронька рассердился.
— Не пойду я! — закричал он.— Скажи своему старому.... — хотел обидное бросить, да сдержался,— тятьке, что дел у меня своих полно. Вот управлюсь, завтра и приду.
Танька вдруг заплакала:
— Всегда орешь на меня... Я-то при чем?..
— Как при чем? Тоже мою шкуру дерешь.
— Не деру, не деру я... Мне самой не сладко... — и убежала, на ходу вытирая слезы.
Пронька удивленно проводил взглядом Таньку, качнул раздумчиво головой:
— А что? Может, и так. Этакого жмота, как Лыков, искать-поискать.
Не пошел Пронька к Лыкову ни на второй, ни на третий день. Артемке было все так же плохо. Потихоньку начинали прокрадываться сомнения: а вдруг он не спасет Артемку? Что тогда? И не мог ответить. Только знал одно: во всю жизнь не простит себе, что не спас, не сберег. Не простит и не забудет, и партизанам в глаза не посмеет взглянуть.
После таких мыслей Пронька, словно одержимый, начинал менять компрессы, вливать Артемке в рот лекарства, укутывать потеплей и еще жарче топить печь, чтобы самая лютая простуда выскочила из его нутра как ошпаренная.
Через день он с тетей перебинтовывал Артемкино плечо. И когда приходилось отделять присохший к ране бинт, у Проньки выступал холодный пот и ныли зубы — так сжимал он их в это время.
Все сильней и сильней начинала в последнее время беспокоить Проньку новая забота: начнет выздоравливать Артемка, чем кормить его станет? Толстячок в очках рассказывал, что нужно больному. Но кто даст Проньке куриц, масло, молоко? Курицу еще ладно — поймает. А остальное?
Конечно, все бы пошло проще, если бы рассказать об Артемке соседям. Они бы последнее отдали. Но всякие есть соседи: возьмут и ляпнут кому не следует. Покупать еду? Но деньги сроду не ночевали в Пронькиной избе. Оставалось одно: добывать все самому...
Однажды рано утром, прихватив горстку пшена, Пронька пробрался на огород к Лыкову. Чуть ли не час пролежал он на меже, заросшей полынью, поджидая куриц, но те никак не подходили к нему. Пронька разозлился и сам полез к ним, разгуливающим среди усохшей картофельной ботвы.
— Цып, цып, цып....
Куры, скосив головы, с любопытством поглядывали одним глазом на Проньку, а подходить не думали.
«Вот сволочи! За это целым двум надо головы свернуть!»
Он кинул им немного пшена. Куры немедленно кинулись клевать. Пронька подбрасывал пшено все ближе, ближе, пока около него не собралось штук пять хохлаток. Тогда он стремительно сгреб одну и свернул ей голову.
Курицу Пронька ощипал сам, в сараюшке, а перо закопал. Тете сказал, что это подарила ему одна старушка, которой он однажды помог наколоть дров.
— Ты свари суп,— попросил тетю.— Вдруг очнется, и покормить нечем.
Пронька так желал, так верил в выздоровление Артемки, что даже не удивился, когда, заглянув на печь, увидел его с открытыми глазами.
— Здорово, Артемка,— даже немного глуповато осклабился Пронька от радости.— Хочешь курицу?
Подбежала тетя:
— Да ты что, Проша? Ему еще не до еды...
Артемка смотрел на них, не узнавая и не понимая ничего, но вдруг улыбнулся, улыбнулся чуть-чуть, краешками губ.
— Это ты, Пронька?
— А то кто же? Ты лежи, грейся. Мы вот тебе супу наварили с курицей. Давай выздоравливай.
А через полчаса тетя кормила Артемку с ложечки бульоном. Пронька даже замер от удовольствия, глядя, как опорожняется мисочка, будто бульон вливался не в Артемку, а в него.
— Ешь, ешь,— подбадривал Пронька.— Вечером молока принесу, тут одни обещали...
Вскоре Артемка уснул. Уснул хорошо, крепко. Проспал до самого вечера. А вечером пил так же с ложечки горячее молоко.
Прошло два дня. Артемка заметно повеселел, вернее, не он, а его глаза. Но еще не разговаривал, а только чуть-чуть улыбался. Этого Проньке было вполне достаточно.
Теперь, когда дело пошло на поправку, Проньке только разворачивайся — добывай Артемке это самое... «диетическое питание», как сказал толстячок в очках.
Однажды в избе ничего не нашлось подходящего для Артемки. Мелькнула мысль: «Не сходить ли к Спирьке? Парень он будто неплохой, а у его тетки, должно, и коровка есть...»
В селе все ещё бесчинствовали каратели: грабили, пьянствовали да вылавливали «опасных». Пронька шел сторожко, поглядывая по сторонам: не попасться бы под руку какому-нибудь пьяному солдату. Они стали настолько лютыми, что того и гляди отхватишь плетки.
Спирькина тетка жила почти на конце села, под взгорьем. Пронька еще не вошел во двор, а уже понял: пусто здесь. Нет даже безрогой козы.
Спирька сидел у сарайчика и мастерил клетку для птиц. Страшно удивился, увидав Драного, заглядывающего через калитку.
— Чего уставился? — спросил Пронька.— Открой-ка лучше. Дело есть.
Спирька удивился еще больше: какое такое дело к нему у Драного? Не иначе, сейчас пакость устроит.
— А какое дело? — спросил Спирька, не двигаясь.
— Да открой же ты! — разозлился Пронька. Спирька наконец поднялся, медленно двинулся к калитке. Пронька вошел, огляделся.
— Тетка дома?
— Нет. А мамка спит,— боязливо ответил Спирька, подумав, что вот сейчас-то Драный что-нибудь сделает: репья в волосы напутает или по носу щелкнет. Он мастак на такие штуки.
Однако Пронька не думал щелкать Спирьку по носу, он даже и не смотрел на него, а разглядывал двор, сарай и потом разочарованно сплюнул:
— Ну и живет твоя тетка!..
— А что?
— Да так... Мимо проехали. Что у нее хоть из животины-то есть?
— Поросенок маленький. Курицы есть. Одиннадцать штук. Одна гусыня.
— И все?
Спирька недоуменно пожал плечами:
— Все. Кошка есть...
— Черная? — серьезно спросил Пронька.
— Нет, серая.
— Что ты говоришь?! Она-то мне и нужна. На шапку. Ну-ка неси, башку рубить буду.
Спирька струсил:
— Да ты что, Проня! Это же теткина кошка. Как же я ее возьму? Влетит мне. Да и жалко кошку-то...
Пронька захохотал, а потом задумчиво и грустно промолвил:
— Однако дурак ты, Спирька. Не стоит, пожалуй, с тобой и дело затевать. А? Не стоит? Ведь выболтаешь все или подведешь по своей глупости.
— Не выболтаю, Проня, не подведу,— загорячился вдруг Спирька, хотя понятия не имел, что за дело у Проньки.— Ты мне скажи. Я как могила. Вот тебе крест.— И Спирька торопливо перекрестился.
— Крест твой мне не нужен, а про дело все-таки скажу. Но смотри, Спирька, если даже тетке или матери проболтаешься — шкуру, как с барана, сдеру.
И Пронька коротко рассказал про Артемку. Спирька только пучил глаза да мычал:
— Да ну?! Да ну?!
— Вот тебе и «да ну?!» Ему сейчас еду благородную надо.