– Я вижу, что тебя не интересует мой рассказ, – сухо сказал Ворон, – ты предпочитаешь вульгарный сон получению ценной информации.
– Вовсе нет! – возразил я горячо. – Мне очень интересно, но я устал – столько событий всего за одни сутки!
– Ну ладно, – чуть мягче произнес Ворон, – пожалуй, на сегодня достаточно. Я только должен посвятить тебя в причины, продиктовавшие необходимость твоего трансформирования. Чтобы ты не приставал к Ладе с вопросами – она очень расстраивается, когда ее вынуждают говорить на эту тему.
Увидев кислое выражение моей физиономии, он добавил:
– Не бойся, я буду краток.
И он почти сдержал обещание. Не прошло и часа, как он перешел к мерам, применение которых обуславливает сохранение за Ладой прав наследования, то есть гарантирует то, что она не утратит своих специфических способностей.
В состав этих мер, в частности, входило следующее:
1. Лада не могла быть причиной гибели ни единого живого существа. Поэтому она не могла употреблять в пищу мяса ни в каком виде, а также носить изделия из кожи и меха.
2. Лада не могла появляться с непокрытой головой вне помещения, пребывание же ее вне помещения после захода солнца и вовсе исключалось.
3. Ни один мужчина, не будучи ее кровным родственником, добрым молодцем, суженым или же Светлым витязем, посланным во избавление, не мог дважды переступить порог ее дома, потому как в таком случае ждала его «погибель неминучая» и тем самым Лада становилась причиной гибели живого существа, что недопустимо (см. пункт 1).
Кроме того, предусматривались всяческие мелкие охранительные мероприятия, как то: наличие на двери ее обиталища семи замков и запоров, серебряные гвозди, вбитые в стены на расстоянии двенадцати с половиной сантиметров друг от друга вдоль всех комнат на уровне ста семнадцати сантиметров от пола, ежевечернее плетение магической сетки перед открывавшимися в течение дня форточками и входной дверью.
В тот момент, когда я выпал из лифта, Лада как раз и занималась плетением такой сетки. Она перепугалась и закричала, когда я, окровавленный, рухнул на нее и сбил ее с ног. Своей макушкой я коснулся порога квартиры – я был высоким, когда был человеком, – и Лада посчитала меня переступившим порог (см. пункт 3 в списке мер предосторожности). Кроме того, на крик могли появиться соседи, а Ладе вовсе не хотелось общаться с ними, особенно с пьющей гражданкой из пятьдесят третьей. Поэтому она затащила меня в квартиру, а там уж не было иного выхода, кроме как превратить меня в кого-нибудь. Или, как выразился Ворон, трансформировать. Но почему в кота?
– Видишь ли, – промямлил он задумчиво, – трансформирование предусматривает высвобождение центральной из внутренних составляющих индивидуума. Ладе не приходится даже особо применять свои природные данные, она просто нарушает связи между различными сторонами личности, ослабляя главную – человеческую, – и вторая превалирующая сама собой берет верх, видоизменяя внешний облик в соответствии с изменениями внутренними. В данном случае преобладали кошачьи характеристики. Это совсем неплохо. Все-таки достаточно высокоорганизованное млекопитающее, не рептилия или насекомое… Но вообще-то и в тебе есть и червь, и даже микроорганизм, они присутствуют в каждом человеке, но обычно до них можно добраться только путем ряда последовательных трансформирований.
– Хорошо, – сказал я, чувствуя, как все во мне начинает кипеть, – хорошо, что я не червь и не микроорганизм. Но я предпочел бы быть человеком.
– Это невозможно, – возразил Ворон, – ты не можешь сейчас стать человеком. Потому что, будучи человеком, ты обречен на заточение в этих стенах. При пересечении тобой порога этой квартиры неминуем немедленный летальный исход. Более того, Лада лишается своих наследственных прав, и все остальные трансформированные автоматически теряют надежду когда-либо стать людьми.
– А она имеется? – кисло спросил я. Я лично надежду утратил. – И сколько этих остальных?
– Точное число я тебе назвать не могу, за все эти годы их накопилось, пожалуй, несколько десятков. Но каждый из них снова станет человеком – причем в том возрасте и том состоянии, в каком был на момент своего трансформирования. Это случится тогда, когда Лада будет обвенчана в кафедральном соборе Светелграда со своим суженым. Даже могу сказать более точно – в тот миг, когда новобрачные переступят порог храма и во всех храмах Светелграда колокола ударят благовест. Не ранее.
ГЛАВА ШЕСТАЯ,
в которой я оказываюсь на шаг от любви и на шаг от войны
Для любви, как для дынь, есть своя пора.
Сказать, что беседа с Вороном внесла какую-то ясность в произошедшее со мной, я не могу. Скорее, наоборот, напустила тумана. Туман, как известно, рассеивается под лучами солнца. Был солнечный майский день, и я под предлогом того, что беседа с Вороном чрезвычайно меня утомила, попросил позволения выйти немного проветриться. Я действительно чувствовал себя усталым. Кроме того, мне хотелось немного поразмыслить.
«Суждены нам благие порывы!» – сказал поэт (не помню кто)[3]. Я обо всем позабыл, едва только переступил порог. На свежем воздухе из моей головы выветрились все мои серьезные намерения. Потому что я впервые в полной мере почувствовал (и осознал) себя котом, то есть «четвероногим, покрытым шерстью, который издает звуки противные, когда голоден, и приятные, когда сыт»[4].
Мы вышли во двор с Псом. После данного ему Ладой поручения Пес старательно делал вид, что опекает меня. Хотя мне казалось, что я ему не просто безразличен, а даже и противен. Но тут, я думаю, не виноваты ни он, ни я, а виноват только вечный антагонизм между кошкой и собакой. Позже между нами установилась устойчивая взаимная антипатия, перерастающая временами в откровенную нелюбовь.
Выйдя из подъезда, мы разделились. Я хотел просто погреться на майском солнышке, а Пес пошел искать укромный уголок для отправления своих естественных надобностей. Кстати, мелочь, но, возможно, и она отрицательно повлияла на развитие наших с Псом отношений: я мог воспользоваться туалетом, а Пес (такова уж собачья порода!) вынужден был оправляться во дворе, против чего выступала его врожденная человеческая стыдливость. В такие минуты он всегда старался спрятаться подальше от чужих глаз, что ему не всегда удавалось.
Теплое майское солнышко приятно пригревало. Я подставлял солнышку то один бочок, то другой, мурлыкая от удовольствия, наслаждаясь незнакомым прежде ощущением полного, абсолютного блаженства. Заботы не тревожили меня, они словно бы растаяли в солнечных лучах. Неясное, тревожное будущее, желание вернуться к привычной жизни в привычном облике, беспокойство о потерявших меня родных – все это не просто отступило на второй, третий или какой там еще план, нет, все это просто исчезло. Я был абсолютно счастлив. Букет не то чтобы незнакомых, но необычных запахов (сместились акценты, изменилась интенсивность) щекотал мои ноздри. Контейнер с мусором пах на удивление приятно, ошеломляюще-пьяняще благоухала молодая травка, а вот аромат французских духов, которыми неумеренно надушилась проходившая мимо женщина, заставил меня расчихаться. Я даже сел, потому что лежа чихать было неудобно.
В общем, я сел, чихнул – и увидел Ее.
Она была прекрасна.
Она была изящна, как китайская нефритовая статуэтка.
Она была грациозна, как Плисецкая в «Умирающем лебеде».