Роман, успевший привести нервы в норму, с добротной уставной выучкой доложил генералу, что "прибыл по вашему приказанию", хотя и понятия не имел - чье было приказание.
Генерал легко поднялся и протянул руку к столу, где на тусклом, согнутом створками картоне лежала медаль с изображением танка. Сухота в горле Романа сделалась нестерпимой. Голос генерала дошел до него сквозь войлочный завал:
- Поздравляю... правительственной...
Генерал подал ухватистую ладонь, почувствовал в ней такую же по-мужски цепкую и левой рукой сверху пришлепнул это рукопожатие - печать наложил, заверил подлинность происходящего.
- Ну, лейтенант, дай бог, не последняя.
Что скажешь на это? Служу?.. Нелепо. Роман шевельнул закляпанным горлом, сглотнул.
- Спасибо, товарищ генерал.
- Комсомолец? - желая что-то добавить к уже сказанному, спросил Кольчиков.
Роман споткнулся было в ответе, но встретил немигающий взгляд, не отвел своего и тихо, но внятно, слышно для всех, произнес:
- Никак нет, исключен.
Надглазные мышцы генерала дрогнули, прянула вверх, сломалась углом клочковатая бровь.
Из-за стола поднялся начальник штаба полка Торопов - высокий, седой, с мудрым лицом майор и, продвигая по столешнице другую картонку, похожую на офицерское удостоверение, но уже с орденом Красной Звезды, сказал:
- Глеб Николаевич, вот... Из пятьсот семнадцатой, по девятому штрафбату.
- Это о нем шла речь, Сергей Павлович? Он и есть тот самый Пятницкий? - с раздражением спросил генерал.
Взгляды присутствующих скрестились на Романе - взгляды бывалых, мужественных, битых и ломанных войной солдат. Они умели оценивать всех и вся своею высокой меркой.
- Дайте его личное дело! - тем же тоном распорядился генерал.
Кольчиков сел, с треском полистал содержимое папки, поданной начальником штаба. Насупленно и долго читал убористый машинописный текст двух листков папиросной бумаги. Откинул папку, зло пошевелил губамизажевал грязные слова. В своей свите, занимавшей круглый стол, разыскал глазами человека с погонами майора юстиции, спросил:
- Что тут можно сделать?
- Сразу должны были сделать, товарищ генерал,- не вставая, ответил майор. Он заполнял какой-то бланк, взятый из полевой сумки.- Наградить ума хватило, а справку сразу...
Крыласто раскинув руки по столу, генерал Кольчиков остро посмотрел на Романа:
- Такие дела, Пятницкий. Война, она, стерва,- всякая... Будь настоящим воином, не держи на страну сердца.
Он знал об ордене. Сказали еще тогда, после боя Но мало ли - сказали, могли и... Губы Романа дернулись.
Стронув стол, генерал подошел, сильными, ловкими пальцами, едва не оторвав пуговицу, расстегнул Роману гимнастерку и безжалостно прорвал материю длинным нарезным штырем ордена, подал винт.
- Привинти.
Майор юстиции подождал, пока Пятницкий освободит руки, протянул листок со слепым от копирки текстом и чернильными вставками вместо пропусков.
- Приберите, Пятницкий, пригодится.
Генерал Кольчиков прошелся по комнате туда-сюда, пригасил гнев, сказал начальнику штаба Торопову - высокому и седому майору:
- Выдери обвинительное к чертовой бабушке, Сергей Павлович. Ему завтра в бой идти, его убить могут, а тут... Вырви с кишками, чтобы не пахло.
Посмотрел на майора юстиции, сел и стал растеребливать пачку с папиросами. Юрист понимающе поморщинил губы, поднес Кольчикову зажженную спичку. Поглотав дыму, генерал с невеселой улыбкой приободрил Пятницкого:
- Ничего, теперь ты кованый, будешь рубить до седла Иди, дорогой, воюй.
От долгого стояния навытяжку, от волнения у Романа не получился поворот - качнуло. Качнулся, сделал шаг, но тут же был остановлен командиром полка Варламовым:
- Погоди, командир-то полка должен поздравить или нет?
Подполковнику Варламову, видно, приятно было произносить слова "командир полка", и он сказал их рокочуще, с удовольствием. А может быть, потому сказал с удовольствием, что с лейтенантом все вот так получилось не тогда где-то, а сейчас, в его присутствии хорошо получилось. Варламов подошел легко, спортивно, потряс руку.
- А насчет этого,- чиркнул большим пальцем где-то под скулой.Седунин, распорядись там...
У крыльца Романа Пятницкого дожидался ординарец Будиловского Степан Торчмя.
- Вы чего здесь, Степан Данилович? - удивился Пятницкий.
- Севостьяныч встретить велел,- косясь на адъютанта и козыряя ему, ответил ординарец.- Его командир дивизиона вызвал, оттуда мы в Варшлеген причапали. Они со старшиной закусь соображают, а меня сюда разжиться турнули.
Адъютант хохотнул:
- Не дремлют пушкари. Фляжка-то есть, солдат? По сему большому поводу наполнить велено.
- Что? - переспросил далеко не глухой Степан Торчмя.- Фляжка? Нету фляжки, товарищ командир. Вот жалость, может, вы что приищите?
- Ладно, ждите,- адъютант помчался по известному ему адресу.
- О, Степан Данилович, вы еще и бестия ко всему прочему. Фляга-то вон, зачем соврали?- упрекнул Пятницкий.
- Как вы все видите, какие у вас глазки вострые,- скособочил голову Степан Торчмя.- Она, поди, не порожняя. Водчонку я вон в той землянке у военных женщин выцыганил.
На дворе заметно и быстро смеркалось. Степан Данилович недовольно повертел головой:
- Куда это расхороший командир запропастился? Пораспустили их тут...
- Пойдемте, хватит нам и того, что есть,- притронулся Пятницкий к плечу солдата.
- Владимирыч, не грешите, ради бога. От водки отказаться! Страсти какие!- неподдельно изумился ординарец комбата.
Подбежал рассерженный капитан Седунин.
- Кладовщик, скотина... Пока нашел. Держи пять, лейтенант, поздравляю и так далее...
Степан Торчмя, освобождая адъютантские "пять", поспешно перехватил взбулькнувшую флягу.
Из разбитой деревушки выбрались на дорогу к Варшлегену. Трехкилометровая отдаленность от передовой глушила звуки дремлющей позиционной войны. Здесь не было шумнее, но в сгущающихся сумерках солдатское ухо распознавало разделенные и настороженные работы. В низинке за буковой рощей урчали моторы тягачей, чуть поодаль позвякивали лопаты готовили площадки для тяжелых орудий, за вековыми липами дорожной посадки вольно и россыпью, судя по голосам, шла колонна воинской части. Справа торопливо, опережая друг друга, злясь и сатанея, застучали зенитки, отгоняя припозднившуюся, принюхивающуюся немецкую "раму".
Степан Торчмя задал навеянный всем этим вопрос:
- Про наступление не выспросили, Владимирыч?
- Нет, не спросил.
- А скоро, поди, кожей чую. Нонче бы и кончить ее, войну проклятую. До сенокоса. Пропасть как надоела. Прямо изболелся весь. Вчерась приснилось, будто иду по утренней траве, роса холодит босые ноги, а моя литовка - вжик, вжик, вжик... Ах, мать моя родная... Даже сердце захолонуло... Да что это я! Владимирыч, медаль, медаль-то покажите!
- Медаль медалью, Степан Данилович, еще и Крас-ню Звезду получил,погордился Пятницкий.
- И Звезду еще! - восхитился Степан Торчмя.- Чинно! За что, Владимирыч?
- Это...- замешкался Пятницкий,- из прежней части, там награжден.
- Чинно, чинно. Рассказали бы.
- А, чего там... Мне вот, пока совсем не стемнело, бумажку бы одну прочитать, Степан Данилович.
Пятницкий, царапая тело штырьком ордена, извлек из нагрудного кармана документ, врученный майором юстиции, затаив дыхание, пробежал по нему глазами:
"Настоящая справка выдана (вписано от руки: Пятницкому Роману Владимировичу) в том, что он определением военного трибунала... дивизии от... за проявленные отличия в боях против немецких захватчиков освобожден от отбытия назначенного ему по ст. 193-17 п. "а" наказания - лишения свободы сроком на (вписано от руки: пять лет) и в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета Союза ССР от 26 февраля 1943 г. признан не имеющим судимость. Председатель военного трибунала..."
Заметя, как посуровело лицо Пятницкого, Степан Торчмя спросил:
- Важная бумага, Владимирыч?
- Очень важная, Степан Данилович, очень.