Какой пестрый и пахучий букет прислала жена!
Жена! Вот уж несколько лет подряд локоть к локтю несет она с ним непомерный груз, делит счастье побед, горе поражений и надежды замыслов. Она укрепляет его силы, как утешение, как дружба, как любовь, как уверенность в победе. Ему, бродяге, она создала семью и подчас через семью виделось ему будущее содружество народов...
Жена!
Он сел к столу и взял перо.
Слова письма рождались легко:
«...Я бодр, полон энергии. Несмотря на все тяжелое, смотрю на будущность с верой. А что касается нас обоих, я крепко надеюсь, что совсем скоро будем вместе...»
Вместе!
Он бросил перо.
Облокотившись о стол, в ладони зажав лицо, бессмысленно улыбаясь, он невнятно шептал, сам с собой разговаривая.
Если б оказалась она тут, в этой комнате! Хоть на полчаса. Хоть на пять минут...
Но мгновенная судорога, исказив его лицо, подняла его со стула.
Нет и не может быть ничего счастливого в этой жизни!
Революция разгромлена! Рудольф Эгльгофер убит!.. И он не слышит ободряющего голоса жены, не может подать руку товарищам по борьбе и по несчастью. Он сейчас — один, во власти полузнакомых людей.
Один!
Стукнув по столу костяшками в кулак сжатых пальцев, он пробормотал:
— Но мы победим! Победим!
Он принудил себя сесть и вновь взять перо:
«...несмотря на весь ужас, — все-таки весна, весна...»
Весна!
Он запечатал письмо и подошел к окну.
Каждый прохожий был для него угрозой и опасностью.
Весна!
Он тихо напевал любимую свою песенку:
Пел он по-русски.
Стукнула входная дверь.
Левинэ медленно повернулся, сел на подоконник.
В комнату вошел человек в широкополой шляпе и плаще, похожий не то на литератора из Швабинга, не то просто на бандита.
Он принес конец мюнхенским дням — документы для побега.
И последний протест воскрес в Левинэ. Неужели пришло-таки время бежать? Неужели сегодня ночью?
Левинэ неподвижно сидел на подоконнике, подложив под себя руки и даже забыв поздороваться с вошедшим.
Но этому человеку нельзя было выдать своих ощущений. Это был почти незнакомый человек, хотя Левинэ и видал его на партийных собраниях.
Профессор Пфальц осторожно и боязливо приближался к дому, где скрывался Левинэ. Вдруг он остановился, отшатнувшись, как от внезапного удара в лицо. Машинально он сунул руку в карман за платком и забыл про нее.
У подъезда, побритый, подстриженный, стоял Левинэ и прощался с незнакомым профессору человеком — проводить его он, видимо, и спустился столь неосторожно, нарушая представление профессора Пфальца о людях, спасающихся от тюрьмы и казни.
Ведь это государственный преступник! За него обещана награда в десять тысяч марок. Его приметы подробно обозначены в полицейских объявлениях. А в то же время движения его большого тела исполнены сейчас уверенности и силы, и упрямый блеск глаз смягчен, как всегда, чуть тронувшей лицо иронической улыбкой.
Значит, он не арестован? Слава богу!
Мужчина, с которым прощался Левинэ, вел себя сейчас с некоторой даже наглостью, словно был абсолютно убежден в благополучном исходе предприятия, и то, как он размашисто хлопнул ладонью о ладонь Левинэ, вдруг внушило уверенность и профессору Пфальцу.
Профессор, опомнясь, продолжил начатое движение — вынул платок и отер им свое лицо.
В комнате у Левинэ он все же не мог удержаться от замечания:
— Вы очень неосторожны. Вы должны помнить, что ваша судьба связана с другими людьми, которые из лучших побуждений...
Но Левинэ прервал его всем напором своего вновь вернувшегося оживления (он уже вполне владел собой):
— Мы не в Гейдельберге, профессор, не в Гейдельберге! Мы в Мюнхене. И вы окажете мне еще одну большую услугу. Вы отнесете вот это письмо моей жене. Очень прошу и заранее благодарю. А затем вы придете снова, да, не правда ли?
Невозможно было сопротивляться этому, в сущности, почти приказу, и профессор покорно взял письмо. Но он был слишком занят собственными переживаниями, чтобы уйти молча.
— Ах, как все это ужасно! — воскликнул он.— Ну вот скажите мне, я вас давно знаю, зачем вы решили устроить весь этот ужас у нас в Германии? Вы — немец, конечно, но в России все это в самом разгаре, туда вам всем и ехать, а нас оставили бы в покое! Нам и без того плохо!