— Что такое? — ехидно откликнулась я, — он не хочет кушать кроликов?
— Катя, кролики не кошерные. — Фаина Марковна заплакала. — Приезжай к нам, я тебя умоляю, спасай моего сына. Мы примем тебя с Людмилой Сергеевной и тремя твоими сыновьями, хватит места всем… Прости меня, я была неправа…
Кого не тронут материнские слёзы? Я представила, что пройдут годы, и по моей вине где-нибудь будет страдать один из моих замечательных мальчиков.
Я зарыдала в ответ:
— Фаина Марковна, мама… Я всё поняла и давно вас простила, мы приедем, мы обязательно приедем. Только у меня не три мальчика, а четыре, вашему внуку, рыжему Марику скоро исполняется десять месяцев…
Спустя двадцать лет.
У нас с Осей родились ещё две дочки.
Сашенька женился и забрал овдовевшего Урмаса к себе.
Олег с подругой слетали на Кубу и разыскали Мануэля. Тот был счастлив узнать, что у него есть сын. Мануэль до сих пор живёт в Мадруге и так и не создал семью.
Ванечка окончил МГУ, женился и обосновался в Москве. У него подрастают близнецы девочка и мальчик.
Марик путешествует по миру и ищет свою дорогу в жизни.
Фаина Марковна и бабушка Люда живут и здравствуют.
КОНЕЦ
ЛИСТАЯ СТАРЫЙ АЛЬБОМ
Глава 1
Кто сказал, что в прошлое возврата нет?
Кто усомнился, что можно повернуть время вспять?
Лучше всего «путешествовать» в холодный зимний вечер.
В комнате тепло и темно. Вы сидите на диване, накинув на ноги тёплый плед. Рядом не ярко светится торшер. На столике вазочка с клубникой, коробка конфет, бокал вина.
Вы открываете старый семейный альбом с чёрно белыми, уже местами пожелтевшими фотографиями.
Путешествие в прошлое начинается.
На первой странице несколько детских снимков. Это сейчас фотографируют всё, всех, всегда и везде. Первое ультра волновое исследование, где трепетно бьётся на экране крохотная частичка новой жизни, рисунки на округлившемся животике будущей мамы, роды…
Моя первая фотография традиционна. На ней мне шесть месяцев, я лежу на столе попкой кверху, доверчиво повернув к объективу лысую улыбающуюся физиономию.
А вот я уже постарше, годика три, наверное. На фото мы вместе с мамой. Мама с буклями на голове сидит, я стою на стульчике в шароварах, курточке на пуговицах, на макушке бант. Тонкие светлые волосы развиваются вокруг лица.
Детских фотографий мало, нет фотографий, на которых мы были бы втроём. Мама, папа и я. Просто папы у меня нет, где он я не знаю, сама не спрашиваю, а мама ничего об этом не рассказывает.
А вот мне девятый год. Первое сентября, я стою рядом с Мишкой. Даже на сером фоне снимка видно какая я рыжая, веснушчатая и худая. Глаза зажмурены, рот открыт, видны большие редкие зубы. Мишка стоит, надув щёки, толстый, в очках, ниже меня на пол головы. В одной руке у нас портфель, в другой — чернильница в мешочке. Я помню, как за спиной хватала Мишку за руку, а он сердито вырывался.
Я с мамой и бабушкой жила на Подоле в коммунальной квартире. Кроме нас там же проживали ещё две семьи. Квартиры соседей освободились одновременно. Старенькая бабушка Семёнова умерла, а Печкины уехали в другой город.
Квартира Печкиных была большая, две огромные комнаты. Туда вскоре заселились Глузманы: Мишка с родителями и маленьким братом. Глузман врач-кардиолог, Раиса Давыдовна — учительница географии, но не в нашей школе. О Глузмане бабушка рассказывала шёпотом маме, что он пострадал при деле врачей. А когда «хозяин» умер, его отправили из Москвы в Киев. Сослали…
В комнату бабушки Семёновой вселились две большие тётки, похожие, как сёстры близнецы. Только они были не тётки, а мама с дочкой. Мама — Клавдия Георгиевна, дочка — Зинаида Петровна, Клавка и Зинка, как называли мы их с Мишкой.
Зинка инвалид детства, тугоухая. Я их долгое время путала, потом поняла, что Зинка слышит плохо и почти всегда молчит. Зато её мамка разговаривает за двоих. И, привыкшая кричать дочке на ухо, со всеми разговаривает на повышенных тонах.
Они швеи надомницы, шьют какую-то спецодежду. Раз в неделю им привозят в мешках раскроенные куски материала, а в конце недели забирают готовое. Целыми днями у них стрекочет в комнате швейная машинка. Если Зинка ещё что-то слышала, то этот не прекращающийся стрекот оглушит её окончательно.
Раиса Давыдовна боялась Клавки и Зинки. Однажды они налили керосин в кастрюлю с борщом, когда она вышла из кухни на минутку. Раиса Давыдовна поставила бы в комнате у себя электроплитку, но знала, что тётки тут же донесут на неё управдому о нарушении противопожарной безопасности, поэтому готовила по вечерам и оставляла Мишку приглядывать за ужином. Наша бабушка готовила утром, она новых жильцов не опасалась, а те, чувствуя в ней силу и бесстрашие, обходили бабушку стороной.
Глава 2
Бабушка, моя, Галина Полищук, серьёзно утверждала, что родилась коммунисткой. С дедом, Александром Романовичем Савицким, они познакомились на маёвке в лесу, как истые пролетарии. Шёл 1919 году. Дед служил в Министерстве тяжёлой промышленности Украины, бабушка, быстренько выучившись на курсах, работала в типографии республиканской газеты «Демократична Україна». Голова её была забита лозунгами и призывами тех первых лет после революции.
«Мы ровесники Октября!» — Дед был старше её на десять лет.
«Скоро грянет мировая революция, и коммунизм победит во всём мире»! — Ни бабушка, ни я так этого и не дождались.
«Мы презрели буржуазные устои»! — Они жили в гражданском браке, как многие молодые пары в то время.
Сохранилось единственное фото, где они вместе. Оба в пиджаках с ватными плечиками, лица строгие, губы сжаты. Сидят, едва касаясь друг друга.
В 1936 году по заданию партии (так говорила бабушка) уехали в Свердловск на недавно построенный завод Уралмаш. Тогда и расписались, маме исполнилось двенадцать лет. Бабушка намекала на некую сверхсекретность работы Савицкого, потому им и пришлось узаконить отношения, иначе её бы с ним не пустили. Дедушка числился замдиректора, а на самом деле (тут бабушка переходила на шёпот) работал в особом отделе. Бабушка вела заводскую многотиражку. Там их застала война. Александр Савицкий рвался на фронт — не пустили. Броня. Завод перешёл на выпуск танков и вооружения.
Сказать, что он много работал, не сказать ничего. Он просто поселился на заводе. Мама успела окончить школу и тоже рвалась на фронт. Но на фронт не попала, пошла на трёхмесячные курсы медсестёр и стала работать в госпитале, куда свозили раненых со всех концов страны.
Здоровье дедушки было подорвано, он перенёс два инфаркта. В 1944 году они вернулись в Киев. Город был разрушен, их дом сгорел. Они и поселились на Подоле в этой нашей комнате, где дедушка умер спустя пять лет.
С 1944 года начинаются в бабушкиных рассказах появляться провалы, белые пятна. На мой невинный вопрос «Мама вернулась с вами в Киев?», бабушка хмурясь, закуривала очередную папиросу и отвечала:
— Нет, она ещё работала… — и тяжело вздохнув, добавляла, — эх, не досмотрел Александр Романович, не досмотрел…
Александром Романовичем она всегда называла своего мужа, моего деда. А на настойчивые вопросы, что не досмотрел и где, меня обычно отправляли спать.
Став старше, я спрашивала маму об отце. Получала в ответ короткое и категоричное: — Умер.
В то время безотцовщина была обычным делом, у многих отцы не вернулись с фронта. Но я-то родилась после войны? Тут была какая-то загадка, и это не давало мне покоя.