— Кто эти иностранцы? Откуда плыли они? Что они тебе рассказывали?
Старушка перепугалась и некоторое время стояла перед ней молча. Наконец она проговорила:
— Я только видела их: я ничего от них не слыхала.
— А как они выглядели? Вспомни черты их.
Старушка описала их наружность, описала неточно, но Каллироя все-таки заподозрила истину. Каждый ведь представляет себе все то, что угодно бывает ему представить. Взглянув на Плангону, Каллироя сказала ей:
— Может быть, это был здесь бедный Херен по пути своих странствий. Что же произошло? Будем вместе его искать, храня, однако, молчание.
Придя к Дионисию, она рассказала ему только то, что она услыхала от жрицы: она знала, что любви свойственно любопытство и что Дионисий начнет сам наводить о случившемся справки. Так оно в самом деле и вышло. Рассказ жены мгновенно наполнил Дионисия ревностью. Впрочем, его подозрения были далеки от Херея: опасался он, не таится ли тут какого-нибудь любовного замысла, скрывающегося в деревне. Красота жены делала его подозрительным и готовым бояться всего решительно. Он страшился коварных замыслов не только со стороны людей: он ждал, что соперником в его любви, может быть, спустится с неба и кто-либо из богов. Вызвав поэтому Фоку, принялся он его расспрашивать:
— Что это за юноши и откуда? Богатые ли? Красивые ли? По какому поводу приходили поклониться моей Афродите? Кто им о ней сообщил? Кто им это позволил?
Истину Фока скрывал, поступая так не из страха перед Дионисием, а не сомневаясь, что Каллироя погубит и его самого, и весь его род, как только она проведает о случившемся. А так как он уверял, что никаких путешественников не приезжало, то Дионисий, которому истина была неизвестна, заподозрил серьезный, направленный против него заговор и, в гневе, велел принести и кнуты, и колесо для пытания Фоки, причем вызвал он не одного его, но и всех крестьян, будучи уверен, что занят он розыском прелюбодея. Уразумев тогда, в какое опасное он поставил себя положение, как речами своими, так и своим молчанием, Фока заявил Дионисию:
— Правду открою я одному только тебе, владыка.
Дионисий тогда, отослав всех прочих, сказал Фоке:
— Ну вот, мы с тобою теперь одни, не лги же больше, а говори правду, как бы ужасна она ни была.
— Плохого в ней нет ничего, владыка,— так ответил Фока,— мое сообщение несет тебе великое благо. Если же его начало немного и мрачно, то этим ты не тревожься и не огорчай себя, а выслушай все до конца: кончается мой рассказ хорошо.
Услышав такое начало, Дионисий весь обратился в слух.
— Не тяни, — сказал он, — и начинай рассказывать.
Фока приступил тогда к своему повествованию:
— Из Сицилии приплыла сюда, — начал он, — триера с сиракузскими послами просить тебя вернуть назад Каллирою.
Помертвел Дионисий при этих словах, и разлился перед его глазами мрак. Воображению Дионисия представился Херей, стоящий будто бы перед ним и отрывающий от него Каллирою. Дионисий упал и неподвижностью тела, и цветом лица был похож на мертвого. А Фока стоял перед ним в нерешительности: на помощь звать он не хотел никого, не желая иметь свидетеля тайны. Мало-помалу ему, наконец, удалось привести своего господина в чувство.
— Не беспокойся, — твердил он ему, — Херей умер, корабль погиб, никакой опасности больше нет.
Эти слова вернули Дионисия к жизни. Постепенно придя в себя, он подробно обо всем расспросил Фоку, и Фока поведал ему о том, как матрос сообщил ему, откуда эта триера, какие на ней находятся люди и с какой целью они приплыли. Рассказал Фока и о своей хитрости, придуманной им для варваров, о ночном пожаре, о гибели корабля, об убийствах и об оковах. Будто темное облако сошло с души Дионисия, и, заключив Фоку в свои объятия, Дионисий сказал ему:
— Ты мой благодетель, ты истинный мой защитник и вернейший хранитель тайн! Благодаря тебе обладаю я Каллироей и сыном. Никогда бы не приказал я тебе убивать Херея, но раз уж ты это сделал, я не упрекаю тебя: беззаконие совершено во имя привязанности к хозяину. Лишь одну допустил ты оплошность: не разузнал, в числе ли мертвых оказался Херей или же в числе связанных. Следовало тебе отыскать его труп: и погребение получил бы он, и было бы тем прочнее мое спокойствие. Теперь же беззаботности моего счастья мешают оковы этих людей. Не знаем мы даже ведь и того, кто из них и куда был продан.
10
Приказав Фоке откровенно рассказывать обо всем случившемся, но умалчивать о двух вещах, о своей хитрости и о том, что некоторые из ехавших на триере остались живы, Дионисий, с мрачным выражением лица, пришел к Каллирое. Затем он созвал крестьян и принялся их расспрашивать, дабы жена, узнав о происшедшем, тем сильнее отчаялась в надеждах своих относительно Херея. Собранные крестьяне сообщили то, что все они знали: позавчера ночью откуда-то набежали на берег персидские разбойники и подожгли греческую триеру, бросившую накануне якорь около мыса. «А наутро,— так добавляли крестьяне, — мы заметили в воде следы крови и увидели мертвецов, качавшихся на волнах». Каллироя, услышав это, разорвала на себе одежды и, нанося удары себе и по глазам, и по щекам, взбежала наверх, в ту самую комнату, в которую в первый раз она вошла тогда, когда была продана. Дионисий дал Каллирое в ее переживаниях волю, остерегаясь своим несвоевременным к ней приходом оказаться грубым. Он велел удалиться от нее всем и оставаться при ней лишь одной Плангоне, на всякий случай, чтобы чего-нибудь не сделала она над собой ужасного. И Каллироя, воспользовавшись окружившей ее тишиной, села на пол, посыпала голову пылью и, растрепав себе волосы, так начала причитать: