Тут я понял, что могу наконец замолчать и перестать наконец теребить Милин ненасытный клитор, потому что она наконец-то… кончила.
Это всегда было очевидно физически, потому что когда Мила кончает, мышцы её упругого пресса — ровно от лобка до точки схождения ребёр — как будто собираются в одну толстую жилу, и какая-то Непреодолимая Сила буквально сгибает всю её пополам…
— Ты кончил? — спросил меня Микки-Маус.
— Кончил ли я? Да я даже не думал, что ты меня сейчас слышишь! — удивился мой Внутренний Пилот, кажется, № 108…
— Довольно гаденько… — задумчиво произнёс Микки, — Вот только не могу пока понять, что именно. С одной стороны, что плохого, когда юная красавица, а тогда она вроде была именно такой, испытывает оргазм! А людская психика — штука, известное дело, тонкая, и если кому-то нужно для Полного Счастья, чтобы её молодой законный супруг после пары-тройки молодых же, горячих коитусов, ещё и подрочил ей клиторок, рассказывая при этом на ушко выдуманные истории о своих совокуплениях с другими женщинами, то и в этом вроде тоже нет ничего плохого…
— Конкретно этой истории, — перебил я его, — я ей никогда не рассказывал. Не с чего тогда было такое рассказывать. Ведь это было задолго до того, как я в последний раз говорил с Ольгой по телефону, и когда она ещё чуть иронично спросила меня: «Ну что, ты женат и счастлив?», это имело отношение уже далеко не к Миле.
— Да нет-нет! В этом тоже как раз не было бы ничего такого ужасного. В смысле, если бы всё действительно, в реальности, произошло так, как ты описал. — поспешил успокоить меня Микки-Маус, — Я же и говорю, — продолжал он, — вроде ничего особо ужасного я и не услышал сейчас, а что-то гаденькое во всём этом тем не менее есть. Вот только я пока не понял, что именно. Но оно точно там было! У меня нюх на такие вещи!..
Некоторое время мы оба молчали. Внутренний Пилот № 10 подстрекал меня к тому, чтобы я между делом проявил какую-то дурацкую твёрдость и не нарушал молчание первым. Пока мы с ним спорили, Микки и впрямь заговорил вновь:
— Помнится, ты говорил, что испытывал чувство острого счастья трижды?
Я кивнул. (На самом деле, я кивнул Пилоту № 10, который всё-таки убедил меня последовать его совету, но то ли Микки-Маус заговорил слишком быстро, то ли мы слишком долго спорили — так или иначе, мой кивок пришёлся кстати в обоих случаях.)
— Как ты думаешь, если бы всё, что ты только что описал, произошло на самом деле, к этим твоим трём случаям прибавился бы четвёртый?
— Ты о чём, о Миле?
— Можно и так сказать, но, пожалуй, что нет. Я… о «египетской ночи».
— Я думаю, да. — честно ответил я.
— И тебя бы устроил такой финал? — снова лукаво улыбнулся он.
— Гм-гм… — улыбнулся, в свою очередь, я, — насколько мне известно, у Пушкина приводится только фрагмент этой истории, вложенной в уста Импровизатора, если помнишь…
Тут и я слукавил. Я знал, что Микки-Маус не может этого помнить. Я точно знаю, что его не было на том уроке, когда «Египетские ночи» преподавал, в свою очередь, я… Это произошло примерно через 22 года после того, как этот урок был преподан, в свою очередь, мне…
Но Микки-Маус ничем не выдал своей неосведомлённости на сей счёт, поскольку от природы был умён как раз ровно настолько, чтобы вовремя промолчать. Он, как это, если вы уже успели заметить, ему свойственно, улыбнулся своей коронной лукавой улыбкой и… чуть ли не из собственной жопы достал вдруг толстую, длинную и чёрную свечку…