Мысли Пола шли правильно, но понять положение полностью он, разумеется, не мог, ибо не видел всей картины в целом.
Пол появился на нью-йоркском горизонте удивительно своевременно. Богатый промышленный Север собирался идти в наступление. Начинался первый этап борьбы за роль мировой державы, за новые рынки, за проникновение на иные континенты.
Полу суждено было стать добрым предзнаменованием, знаменем надежды. Мало кого из американцев интересовали шахматы сами по себе. Но после Даниэля Уэбстера ни один американец не добивался европейской известности, а этот луизианский парнишка сможет, пожалуй, отлупить всех европейских чемпионов! Во всяком случае, на него не жаль поставить пару долларов.
Так рассуждали многие, и в этом был секрет внезапной популярности Пола.
Тем не менее, вызов от имени американской ассоциации всем игрокам мира так и не был брошен. В самой ассоциации нашлись благоразумные граждане, которые явились к полковнику Миду и заявили хором:
— Да, он бьёт нас, ибо лучше знает теорию. Но во встрече с европейскими маэстро он не имеет никаких шансов на успех, а мы можем оказаться в смешном положении.
Полковник Мид струсил и снял своё предложение.
Узнав об этом, Пол в тот же день выехал обратно в Новый Орлеан. Его встретили там горячо и радостно. Блестя глазами, визжала от восторга Эллен, толпы незнакомых людей кричали: «Ура молодому Морфи!» — увидев Пола на улице.
Лишь небольшой кучке крупных плантаторов его успех пришёлся не по вкусу. Это были те люди, чья тлетворная деятельность привела страну немного лет спустя к войне. Сепаратисты и впрямь полагали, что они в силах организовать и построить второе крупное государство на Североамериканском материке. Это государство грезилось им как цитадель феодализма, как рай и отрада рабовладельца. Они давно уже задумали отделиться от Соединённых Штатов и лишь выжидали удобного момента. Общенациональный герой был им не нужен, они делали вид, что не понимают успеха Пола или не замечают его. Но до поры до времени они молчали.
За время отсутствия Пола в Новом Орлеане был организован шахматный клуб, и Пол был тут же избран его почётным председателем. В его честь устраивались банкеты и обеды, ораторы захлёбывались и били посуду.
Миссис Тельсид немедленно отобрала у Пола серебряный сервиз и расставила его в художественном беспорядке в гостиной дома на Роял-стрит. Её гости и музыкальные завсегдатаи могли читать выгравированные на серебре надписи и задавать восхищённые вопросы, сколько душе угодно.
— Может быть, мама, мне не следовало принимать этого сервиза? — поддразнил как-то мать Пол. — Мне думается, он стоит тысячи полторы долларов…
Мисис Тельсид вскочила так стремительно, что едва не опрокинула арфу. (Рояль надоел ей, она играла теперь только на арфе и писала романсы для арфы со скрипкой.)
Она не сказала ни слова и величественно вышла из комнаты. Пол пожалел о сказанном ещё до того, как дверь закрылась за ней.
Весь кружок новоорлеанских шахматистов с восторгом говорил о том, что Пол Морфи ни капельки не изменился.
Он по-прежнему охотно играл со своими старинными партнёрами, давал вперёд пешки и фигуры, разговаривал и смеялся, пожалуй, даже чаще, чем раньше.
Однажды Шарль де Мориан в отсутствие Пола подал шахматистам блестящую идею. Её горячо обсуждали и, наконец, приняли почти единогласно.
Какой смысл вызывать всех шахматистов мира, даже не называя их по именам? Разве не лучше вызвать одного, но непременно сильнейшего? Кто сейчас бесспорно самый знаменитый шахматист мира? Разумеется, лондонец Говард Стаунтон, шекспиролог и литератор, победивший всех крупнейших шахматистов Европы!
Так в шахматном клубе Нового Орлеана зародилась мысль об организации матча между Полом Морфи и Говардом Стаунтоном.
Сам Пол вполне одобрил эту мысль, но заявил, что заниматься её осуществлением он не будет. Этого и не требовалось.
Группа состоятельных джентльменов выразила согласие поставить на Пола Морфи любую сумму «от ста до тысячи фунтов», то есть от пятисот до пяти тысяч долларов.
Такая сумма должна была, казалось, заинтересовать мистера Стаунтона. Заручившись материальной базой, инициативная группа выработала условия и регламент предполагавшегося матча и отослала их в Лондон — непосредственно Говарду Стаунтону.
Условия эти были весьма либеральны и великодушны, так оценил их и сам Стаунтон. К сожалению, однако, они содержали один совершенно неприемлемый пункт…