— А ты здорово плаваешь, — не без зависти сказал Николай.
— Кролем, — ответил парень.
— Как? — переспросил Николай, услышав непонятное слово.
— Кролем, — повторил парень, — это стиль такой. Хочешь, научу? У тебя пойдет, ты на воде хорошо держишься.
Пообедав большим спелым арбузом с краюхой белейшего, пружинистого ситного, повалялись на нагретом солнцем песке и, снова построившись цепочкой, стали продолжать разгрузку. Подхватив из рук хмурого, молчаливого дядьки арбуз, Николай перебрасывал его «вратарю», он уже знал, что зовут его Леня Крещук.
К вечеру, когда «все косточки заплакали», как выразился один из грузчиков, пришел чесучовый артельщик. Походив по пристани и удовлетворенно поцокав языком, он достал свой крокодиловый бумажник и выдал каждому члену артели сегодняшний заработок.
— Завтра чтобы в семь все здесь были, — наказал он. — Работой я вас обеспечу дня на два, на три.
4
Большое серое здание, окруженное деревьями, было, пожалуй, самым крупным сооружением в поселке. Строилось оно еще при владельце Казанской железной дороги фон Мекке и называлось тогда Народным домом, а сейчас там был рабочий клуб Муромского узла.
Войдя в вестибюль, Леня Крещук повел своего нового товарища по широкой лестнице на второй этаж. Где-то далеко, приглушенный закрытой дверью, репетировал духовой оркестр. В одной из комнат слышались звуки баяна и молодые голоса.
— Вот привел вам артиста, баяниста и хорошего парня, — возгласил Леня, открывая дверь и пропуская Николая.
— Внимание! — воскликнул баянист. — На нашей репетиции присутствуют посторонние лица. Прошу быть внимательнее. Начали — три-четыре!
дружно запели ребята.
— Вася, ну как тебе не стыдно, откуда у тебя такая рабоче-крестьянская улыбка? Ведь ты же буржуя изображаешь, — балагурил баянист. — Ну, поехали!.. А ты что молчишь? — обрушился он на Николая. — Безработный? Мы тебя тут в рабочие произведем. Контру будешь язвить. Три-четыре!
Николай улыбнулся, и звонкий его тенорок влился в общий хор.
В комнату вошел худенький веснушчатый парень с комсомольским значком на выцветшей гимнастерке.
— Рябов Лев, — представился он солидным баском, пожимая руку Николаю.
— Он хоть и лев, — вмешался баянист, — но смирный, не кусается.
— Как не кусается, — возразил кто-то, — а Гераськина кто недавно покусал?
— Ну, Гераськин — это особь статья, — расплылся в улыбке Лев.
— А кто это Гераськин? — поинтересовался Николай.
— Это, браток, последняя отрыжка буржуазного искусства, — весело пояснил баянист. — Ставит там разные трагедии, комедии и палки в колеса пролетарской культуре, а заодно и Леве Рябову как руководителю левого фронта… Ну ладно, — спохватился он, — чего обрадовались? Три-четыре!
Хор еще раз пропел «Мы синеблузники», руководитель «левого фронта» пение одобрил, и все разошлись по домам.
Гастелло и Крещуку оказалось по дороге с весельчаком баянистом.
— Фамилия моя Стариков, — сообщил тот Николаю. — Родители нарекли меня Петром, но меня все почему-то Стариком зовут. Даже мастер на заводе и тот говорит: «Давай, Старик, покумекаем, как нам к етому станку подойти».
По натуре человек замкнутый, стеснительный, Николай трудно сходился с людьми, но эти ребята были какие-то открытые и до того свои, что он с первых же слов почувствовал себя с ними совершенно свободно. Он сам любил пошутить, побалагурить, и ему понравился веселый, общительный характер Старика.
Разговор зашел о Рябове.
— Видишь ли, — серьезно стал объяснять Стариков, — Лев наш парень хороший, мозги только у него немного с вывихом. Начитался он где-то, что пролетариат должен создать свою собственную культуру, а все, что до нас сотворили там Пушкины и Толстые, — на свалку.
— Как на свалку, — ужаснулся Николай, — всё-всё и «Трех мушкетеров»?!
— И «Трех мушкетеров», — весело подтвердил Старик.
— А я в школе имени Пушкина учился…
— Ну и тебя, значит, туда же!
— Слушай ты его больше! — вмешался в разговор Леня. — Не такой уж дурень наш Лев. Кричит «На свалку!», а сам всего Блока наизусть знает да потихоньку от всех «Записки охотника» почитывает…
Николай вернулся домой, когда все уже спали. На кухне стояла прикрытая чистым полотенцем крынка с молоком и лежало несколько ломтей ароматного пеклеванного хлеба. Поужинав, Николай на цыпочках, чтобы не разбудить спящих за тонкой стенкой ребят, отправился в свою комнатку, распахнул обе створки окна и вытянулся на узкой скрипучей постели. Николай привык засыпать, еле успев коснуться подушки, сегодня же ему не спалось. В памяти возникали лица, обрывки разговоров.