Выбрать главу

Всю весну и всё лето 1917 года он продолжал крыть со страниц своей газеты и революцию, и республику, и Государственную Думу, и князя Львова, и Керенского – а осенью, после большевицкого переворота, принялся с той же яростью крыть и Ленина с Троцким, и всю остальную гоп-компанию импортных "рэвольюцьонэров" из пломбированного германского вагона. Причём, если бы он просто крыл новую власть, это было бы ещё пол-беды: но он ведь в каждой своей статье требовал реставрации Императорского Дома Романовых, требовал освободить Государя – а тех, кто участвовал в свержении Монархии, призывал повесить за шею на верёвках вдоль всего Невского проспекта. Вот ведь, в чём дело…

Кончилось всё это тем, что в самом начале нового, 1918 года Вильгельма Генриховича арестовала питерская ЧеКа. Тогдашние чекисты ещё не освоили тех "передовых методов", которыми через несколько лет стали вовсю пользоваться их наследники в деле построения Единого Совецкого Социалистического Концлагеря. Тогда ещё они действовали несколько иначе: или сразу пристреливали над клозетной чашкой – или заключали в тюрьму на, в общем-то, небольшие сроки – а потом, взяв с бывшего заключённого расписку в том, что он не будет больше выступать против их власти, отпускали на все четыре стороны… Вот и Вильгельма Генриховича помариновали полгода в "крестах" – да и отпустили на свободу – а допрашивавший его польский наркоман Феликс Мудмундович Дзержинский в справке и написал: "сиделъ за монархизмъ" – и подпись свою поставил…

…Этот клочок бумаги с автографом Всея Руси Первочекиста дважды спасал Вильгельма Генриховича от арестов в совецкое время: в первый раз – когда шла "чистка" против "правых уклонистов" в рядах ВКП(б), а второй – когда из той же ВКП(б) "вычищали" и переселяли на Архипелаг ГУЛаг троцкистов. Оба раза Вильгельма Генриховича загребали, привозили в "Большой Дом" на Гороховой – и оба раза в кабинетах следователей происходил следующий диалог:

Следователь: – Вы задержаны по подозрению к принадлежности к гнусной шайке врагов народа – правых/левых (нужное подчеркнуть) уклонистов. Признаёте себя таковым? Учтите: чистосердечное признание облегчает Вашу вину (и увеличивает Ваш срок – Р. Д.)

Вильгельм Генрихович: – Ну что Вы, гражданин следователь! Как же я могу принадлежать к шайке правых/левых (нужное подчеркнуть) уклонистов, коварно пробравшихся в ряды ВКП(б), если я не состою в ВКП(б)?

Следователь: То есть? Как это – не состоите в ВКП(б)? Почему Вы не состоите в ВКП(б)?

Вильгельм Генрихович: – Видите ли, гражданин следователь, я не разделяю идеологию ВКП(б) (у следователя от такого признания немного отвисает челюсть – Р. Д.), и вообще, я по своим политическим убеждениям – монархист (челюсть у следователя отвисает ещё больше – Р. Д.) – но должен Вас предупредить: за монархизм я уже сидел. И даже, более того, у меня есть справка, подписанная товарищем Дзержинским, в которой сказано, что за монархизм я уже отсидел – и совецкая власть ко мне не имеет больше претензий. Это подтвердил господин… простите – товарищ Дзержинский. А вот – и справочка…

На этих словах Вильгельм Генрихович демонстрировал свою знаменитую справку – а следователь, роняя челюсть, утирал рукавом испарину, осушал стакан воды – и вызывал конвой, чтобы этого… товарища… монархиста… доставили отсюда… домой – или куда он скажет! ЖИВО! ИСПОЛНЯТЬ! Уф-ф…

Этот фокус со справкой от "железного кокаиниста Феликса" Вильгельм Генрихович показывал дважды – и дважды он сходил ему с рук. На третий раз – увы, не сошёл: его арестовали – кажется, как "бело-финского шпиона" в 1940 году, и, таким образом, он избежал участи питерских блокадников – впрочем, и в ГУЛаге было не сильно-то сладко…

…Потом он, конечно же, вернулся в Питер. И устроился работать в Русский Музей. И проработал там до пенсии. И после пенсии тоже некоторое время работал. И нигде своё прошлое не афишировал, и справку ту никому не показывал…

А в 1970 году на всю страну накатил праздник великий: столетний юбилей со дня рождения некоего исторического персонажа, который был известен тем, что не смотря на свою не сложившуюся карьеру адвоката и совершенно невостребованные газетные статьи, умудрялся, тем не менее, регулярно тусоваться в Женеве и Цюрихе, сожительствовал с двумя женщинами (одна из которых была страшной, как жаба, а другая наградила его сифилисом) – а в октябре 1917 года устроил в России грандиозный хапарай, последствия которого мы разгребаем по сей день.

И вот, в канун праздничного вечера, посвящённого столетнему юбилею вышеозначенного персонажа, к Вильгельму Генриховичу заявились комсомольцы, работавшие в том же Русском Музее, и стали приставать к нему с вопросами:

Комсомольцы: – Дорогой Вильгельм Генрихович! Мы слышали, что в легендарные годы Гражданской войны Вы были комиссаром. Это правда?

Вильгельм Генрихович (осторожно): – Ну, предположим, был… А в чём дело?

Комсомольцы (не обратив внимания на интонацию и встречный вопрос) – А ещё мы слышали, что Вы самого Ленина видели! И Дзержинского лично знали! Правда?

Вильгельм Генрихович: – Ну, видел… Было такое. А в чём дело-то, молодые люди?

Комсомольцы: – Так ведь праздник у нас будет! Торжественный вечер в честь 100-летия со дня рождения основателя первого в мiре государства рабочих и крестьян – Владимира Ильича Ленина! Давайте, Вы выступите на нём, расскажете про Ленина, про Дзержинского, про то, как были комиссаром, а?…

Вильгельм Генрихович: – Да вы знаете… не хотелось бы. Столько лет ведь уже прошло, память не та стала… Да и неинтересно это всё уже…

Комсомольцы настаивали. Вильгельм Генрихович упорно отказывался. И, в конце концов, комсомольцы согласились, что не хочет человек – и не надо… Но, как потом оказалось, согласились они только для вида – а сами решили поставить старика перед фактом: на вечере объявить с трибуны о том, что сейчас, мол, выступит наш ветеран, героический комиссар Гражданской войны, который живьём видел товарища Ленина и товарища Дзержинского… Ну, и утворили такую подлянку пожилому человеку.

А теперь, дорогие друзья, внимание: финальная сцена нашего сегодняшнего повествования.

Русский Музей. Один из залов торжественно убран красным кумачом. В зале – ряды кресел, на которых сидят сотрудники музея – от научных сотрудников, до билетёрш, гардеробщиц и уборщиц. На одной из стен – огромный портрет, Сифи-ленина, под портретом – президиум и трибуна для выступлений. Идёт торжественное заседание: музейные работники отчитываются о своей научной и культурно-массовой работе, славят ленинский авангард – мудрую капээсэсину, берут повышенные соцобязательства… Всё, как положено в таких случаях. И вот, ведущий всё это мероприятие председатель объявляет:

– А теперь – слово нашим ветеранам! Мы просим подняться на трибуну нашего дорогого Вильгельма Генриховича, который, как мы знаем, в суровые годы борьбы за совецкую власть был легендарным комиссаром, а в дни революции лично видел товарища Ленина! Просим, Вильгельм Генрихович!…

Дальше было, как в том анекдоте про пионеров и старичка, подстрелившего Чапаева – только ещё смешнее. Смешнее, ибо этот анекдот имел место произойти в реальности. На трибуну поднялся Вильгельм Генрихович – деваться ему, как верно рассчитали устроители этой подлянки, было некуда. Когда смолкли аплодисменты, он начал:

– Видит Бог (на этих словах он, хотя и не был особо религиозным человеком, размашисто перекрестился), не хотел я этого… Но, раз уж вы просите… Для начала – маленькое уточнение: в гражданскую я, действительно, был Чрезвычайным Комиссаром. Да… Но только – не у большевиков – а у генерала Юденича, в Северо-Западной армии. Была там такая должность одно время – Чрезвычайный Комиссар – что-то, вроде офицера для особых поручений при штабе… Ну, а про Ленина вашего – да, было дело, видел… Видел. Случилось это, в аккурат, после того, как он со своими друзьями в запломбированном вагоне в Россию из Германии въехал – правда, мы ещё ничего про этот вагон не знали – да и о нём, о Ленине, никто и не слышал… Шёл я однажды мимо особняка, который занимала балерина Императорского Театра Матильда Кшессинская, и вижу: под балконом стоит человек десять – ну, может, дюжина… А на балконе стоит какой-то плюгавый, что-то вещает… О чём он говорил, понять было сложно: половину букв он не выговаривает, да и не разобрать его крик… Мне, впрочем, и не слишком хотелось разбирать, что он там такое говорит: тогда, после того, как Государя Императора думцы отречься заставили, в городе такой бардак был, и чуть ни каждый день какие-то митинги шли… Ну, а этих любителей поорать перед дюжиной солдат с балкона тогда и всёрьёз не воспринимали – их тогда развелось, как ворон: едва, ни с каждого балкона каркали… Ну, а потом только я узнал, что это – он самый и есть… Ленин…