Но предложить себя в качестве посыльного я стеснялся и побаивался – потому что меня могли заподозрить в желании смыться одному, а про остальных забыть. Ведь они еще совсем недавно говорили мне и про меня обидные вещи. Тут в грозном краю межклановых разборок и кровной мести, как-то перестаешь верить в человеческие добродетели, и начинаешь искать и находить в людях самые отвратительные мерзкие качества, о существовании которых до попадания сюда и не догадывался вовсе. Откуда было знать им, моим товарищам по несчастью, что я отношусь к ним как к моим товарищам (хоть и по несчастью), ибо не умею долго помнить зло вследствие скудоумия, о котором уже говорилось ранее.
Итак, теперь, когда вопрос задан, и никто не может на него ответить, самое время вступить в разговор единственному среди бывших невольников для кого эта миссия по доставке сообщения к нашим может быть выполнима. Пора, пора говорить! Я даже ощутил на себе взгляды остальных присутствующих на кухне. Их глаза источали просьбу о спасении и надежду, надежду, что у меня есть еще в запасе какой-нибудь сюрприз, при использовании которого у всех появится шанс на продолжение жизненного цикла.
– Надо послать посыльного, раз нет рации и телефона, – осторожно проговорил я.
Тот, что сидел в подвале в дальнем, самом дальнем углу и был, судя по форме, офицером или прапорщиком, посмотрел на меня раздраженно и с нотками истерики в голосе выкрикнул:
– Послать-то можно – дойти невозможно!
– А зачем идти-то, – все так же тихо промямлил я.
Свершилось! Все затихли. Перестали жевать. Проглотили недожеванное. Все уставились на меня настороженно и в восхищении! А я улыбнулся и сказал:
– Мне надо поспать с полчаса…
Все сглотнули еще раз и переглянулись.
– А вы, товарищ командир, – продолжил, продолжая смущать всех своей обезоруживающей улыбкой, я, – напишите сообщение, что ли. И… список присутствующих составить надо, наверное, что ли…
Поспал. Сон мой был не спокойным. Мне снилось, что я делаю утреннюю зарядку вместе с другими бойцами из моего подразделения, стоя на плацу нашей части, и на упражнении «не сгибая коленей достать руками до носков ног», не выдерживаю и… мои брюки рвутся по швам в самом заднем месте, происходит ужасный высрел… что-то подобное залпу установки «Град» или всем известной «Катюши»… После этого где-то за горами слышится гром… и потом уже только: заря до-гор-ала…
Затем сон как-то скомкался, запрыгал, пошел несвязный сумбур… Где-то пели песню: «Просыпаемся мы, и грохочет над полночью…», а я штопал штаны…
Через полчаса прям, как Штирлиц я проснулся. Не сам, подобно легендарному опытному разведчику, конечно же. Разбудили. Кто-то из ребят толкнул меня осторожно, с опаской в плечо:
– Вставай, – сказал он тихо, будто боялся еще кого-то потревожить ото сна. – Вставай. Командир прик… прось-и… сказал, чтоб будили тебя. А то эти в селе, что-то совсем притихли. Видно готовятся к чему-то.
– Угу, – протер я глаза. – Пора – так пора…
Поднявшись на ноги, потянулся. Подмигнул бойцу, разбудившему меня. Хлопнул себя легонько ладонями по животу и пошел к нашему главнокомандующему. Тот сидел угрюмо за столом на кухне, курил, перед ним лежал сложенный вчетверо листок бумаги. Увидев меня, он попытался убрать с лица печать озабоченности и недоверчивого любопытства, а изобразить вместо нее любезную строгость старшего по званию. Ему это плохо удалось… Получилось что-то вроде: недоверчивой строгости и любезного любопытства… Я подыграл ему – принял вид послушной уверенной деловитости.
– Вот, – подвинул в мою сторону сложенный листок тот, что, судя по форме, был офицером или прапорщиком. – Здесь я все написал… И фамилии… номера подразделений личного состава тоже… кроме тебя. Ты и сам про себя расскажешь, – тут он о чем-то подумал, вернул к себе импровизированное донесение, наш призыв о помощи, вероятный список потерь…
– Впрочем… наверное, надо и тебя вписать, – развернул командир сводного отряда бывших пленников хрустящую бумагу и в самом низу вписал под диктовку мою фамилию имя и номер воинской части.
– Все. Теперь давай… Как ты там добираться думаешь до наших…
Вместо ответа я забрал у него записку, положил ее в нагрудный карман куртки. Молча снял штаны… Снял и трусы… Трусы положил в другой карман. Стоящие рядом мои товарищи – теперь уже боевые, а не только по несчастью, удивились, насторожились, как-то глупо улыбнулись. Ну и что?! Ниже пояса у меня всё было также, как и у них, как и у большинства мужского населения на планете – никаких аномалий. Я обвел всех находящихся в помещении вопросительно серьезным и прощальным взглядом, перевернул армейские брюки задом наперед, да так и надел их. Обул, предусмотрительно снятые мной ранее с чьих-то грозных оторванных ног, кроссовки, подошедшие мне по размеру. Попрыгал на месте. Оглянулся и весело сказал: