— Ардалион Петрович — светлая личность, пора это понять.
— Светлая, не спорю, — охотно уступил ему Лозовский, — такие люди подобны звездам — свет их доходит к нам через века… Если не мы, наши потомки увидят его…
Некоторое время Семен Семенович и Евгения Михайловна шли молча, она — медленным ровным шагом человека уравновешенного, одинаково не расположенного к натурам безудержным и далеким от суровой земли. Он двигался то медленно, то торопливо, так же неровно, как текли его мысли, и одно настроение сменяло другое.
Они находились в юго–западной части столицы — новом пригороде ее, столь непохожем на Москву. За несколькими улицами, по ту сторону реки, лежал древний город, огороженный стенами, изрезанный улицами и переулками, стекающимися к площадям или теряющимися в глухих тупиках. Город с великими и малыми строениями, — что ни дом, то причуда хозяина, свой фасад, на другой не похожий, мезонин или чердак собственного зодчества. Тут, на юго–западе, — иной век, иное искусство. Дома точно близнецы, не различишь: от цоколя до крыши одинаковы. И фасадами, и облицовкой, и проемами окон, и балконами — на один манер. Улицы и дома по ранжиру — не заблудишься; от края до края мостовой — ширь и благодать, нет ни улочек, ни тупиков, нечему зато и глазу порадоваться.
У одного из таких домов друзья остановились. Евгения Михайловна пригласила Лозовского войти. Они поднялись на восьмой этаж, прошли по узенькому, выложенному кафельными плитками коридорчику и у квадратной свежевыкрашенной двери позвонили. На карточках, прибитых одна под другой, значились две фамилии: «Е. М. Лиознова» и «профессор А. П. Нузырев».
В обширной гостиной, обставленной модной мебелью, царили уют и покой, изредка прерываемый глухим шумом машин, проходящих по улице. Двери и окна задрапированы плотными, под цвет стен, портьерами. Стены увешаны художественными полотнами и портретами в затейливых багетных рамах. Хозяйка пригласила гостя сесть, ушла и вскоре вернулась в длинном бархатном халате, открывающем ее тонкую, смуглую шею и два темных родимых пятна на ключице. Она уселась рядом с Лозовским на диване, велела прислуге подать кофе и как бы невзначай сказала:
— Я знаю, что вы предпочитаете крепкий чай, но мы готовим теперь кофе по особому рецепту, вам обязательно понравится.
Она удобней уселась, подобрала под себя ноги и, поежившись от удовольствия, сказала:
— Теперь расскажите, как это случилось, что вы оплошали?
Она потрогала дорогую брошку на груди, кокетливо поправила широкие рукава модного халата и, убедившись, что то и другое не осталось без внимания собеседника, обернулась к нему, чтобы дать себя разглядеть при выгодном для нее освещении.
— Оплошал, это верно, — как бы нехотя проговорил Лозовский, — а вот как это случилось, не пойму. Сам не раз ел сырое мясо, других этим от гибели спасал… Не могли же в лаборатории ошибиться… Организм больного был сильно истощен, в чем только душа держалась…
— Вы напрасно не послушались меня на суде, — с мягкой укоризной произнесла Евгения Михайловна. — Я советовала вам не торопиться брать вину на себя и требовать экспертизу… Я очень опасалась, что ваши интересные мысли и экскурсы в историю не понравятся суду… Я не верю, что мясо погубило больного; не понимаю, почему его увезли в клинику Ардалиона Петровича; кто надоумил жену обратиться к прокурору? Если бы по каждому несчастному случаю затевались судебные процессы, медицина была бы невозможна…
Речь ее, медленная и спокойная, с короткими перерывами для раздумья, тихая и однотонная, без малейшего признака волнения, могла бы показаться холодной, если бы большие голубые глаза не били полны печали.
— Я отлично это понимаю, но не в моих правилах винить других в том, в чем я сам не уверен.
Легкая грусть, с какой это было сказано, не оставляла сомнения в том, что своему правилу Лозовский и на этот раз останется верным.
— Зато я уверена, что не обошлось без вмешательства Ардалиона Петровича. Я сказала это ему. Он выразил, конечно, неподдельное изумление и стал меня убеждать, что не он в лаборатории делает анализы и не он руководит делами прокуратуры. Вас предупреждали не пользоваться средствами, не показанными при туберкулезе. Вы знаете Ардалиона Петровича, его не переубедишь. Суждения этого человека саму добродетель с пути истинного сведут… Он избрал вас своей жертвой и не успокоится, пока не погубит вас.
Лозовский, слушавший ее вначале со вниманием, при последних словах рассмеялся.