Она решила рассказать это мужу, как только он спросит ее. Прошла минута, другая, а Андрей Ильич почему–то молчал. Она погрузила лицо в мягкие лепестки букета, уселась удобней с твердым намерением ждать, и тут же все выложила ему.
Увлеченная воспоминаниями, она не заметила, что взволновала своим рассказом Андрея Ильича. Мысли Елены Петровны были слишком далеки, они бродили в палатах института, там, где больного Лукаша недавно возвращали к жизни.
— Мы упрекаем больных, что они недостаточно следят за своим здоровьем, — сказал Андрей Ильич, — а сами порой ведем себя более чем неосторожно.
Снова его голос прозвучал нарочито спокойно и ровно, она взглянула на него и увидела знакомое выражение сосредоточенности, взгляд напряженный и острый. «Неужели он все еще думает о том же, — спрашивала она себя, — когда же этому будет конец?» Она знала своего мужа, обычно сдержанного и вдумчивого, склонного помечтать и пофантазировать, упрямого в своих желаниях и беспомощного в минуты страдания. И боль обиды и разочарования неизменно застает его врасплох. Тревога глубоко зароется в сердце, движения станут медлительными, неуверенными, низко опущенные веки и расслабленные мышцы придадут лицу выражение рассеянности.
Елена Петровна придвигается к мужу, и ее пальцы начинают упрямо барабанить по краю стола.
— Ты говорил, что серебристый ковыль призывает нас вспомнить о природе. Сознайся, ты сейчас думаешь о другом. Вокруг нас столько любопытного, а ты умеешь все подмечать, почему бы тебе и самому не поглядеть и со мной не поделиться?
Он улыбается краешком губ, словно не позволяет себе от души улыбнуться.
— Ты обещала сегодня, — с укором звучит его голос, — не говорить о хирургии, не касаться ее.
— О хирургии действительно был уговор, но не о хирургах.
— Неужели нам не о чем больше говорить?
— Конечно, не о чем, — сознается она, — ведь главным образом этим мы и живем.
Он не успевает ей ответить, пароход издает протяжный гудок и поворачивается к маленькой пристани, прилепившейся к высокому берегу. Это напоминает супругам, что путешествию пришел конец. Ровно через час раздастся такой же гудок и пароход отвалит от пристани в обратный рейс.
2
Спускаясь по трапу, Елена Петровна вдруг почувствовала себя усталой и разбитой, как если бы она все время тянула этот большой пароход с его якорями, мачтами и пассажирами… Ступив на мостки, она даже покачнулась от слабости, но быстро взяла себя в руки, ухватилась за поручни и была очень довольна, что муж, оттесненный толпой пассажиров, ничего не заметил. «Странно, — думала она, — меня качает из стороны в сторону, откуда эта слабость? Солнце ли так разморило меня или споры с мужем утомили?» Даже в мыслях Елена Петровна не связывала это с тем, что случилось за завтраком, и теми опасениями, которые муж высказывал намеком. Она вспомнила вдруг Лукаша и признание, сделанное им на приеме: «Почему я, доктор, встаю по утрам разбитым, хожу будто в воду опущенный?» — и это не связала со своим состоянием.
Андрей Ильич взял жену под руку и увлек за собой. Она подчинилась неохотно. Никогда ей не хотелось так растянуться на земле, лежать без мыслей и чувств.
От пристани они пошли песчаной тропинкой вдоль кромки воды. С обеих сторон стояла высокая трава со вкрапленными в ней синими и желтыми цветочками.
В другой раз она бросилась бы их собирать и не позволила бы мужу стоять в стороне, теперь эти цветы были ей безразличны. С реки дул ветерок, но он не смягчал палящую жару. На листьях деревьев и на траве блестели еще капельки дождя, отсыревшая почва местами уходила из–под ног, а воздух казался ей сухим и душным.
Они шли, прижавшись друг к другу, каждый занятый своими мыслями. Тропинка вела к маленькому мысу, заслоненному от пристани нависшей скалой. Вот уже несколько лет, как они в этот день приезжают сюда купаться. Андрей Ильич осторожно высвободил руку из руки жены и усадил ее на траву рядом. Делал ли он вид, что не замечает ее состояния, или в предвкушении предстоящего удовольствия забыл недавнюю тревогу, — он сбросил одежду и нырнул в воду.