По мере того как спокойствие возвращалось к директору, прикованные к столу руки обретали свободу, кулаки размыкались и неподвижность сменялась деятельностью. Он зашагал взад и вперед по кабинету, но не с той уже размеренностью, которая придает этому хождению деловитость и твердость. Движения то медленные, то стремительные вдруг замирали и вновь пробуждались с прежней силой. Проходя мимо высокого зеркала, в резной раме вишневого цвета, Яков Гаврилович не забывал мельком взглянуть на свое отражение. Зеркало напоминало ему, что двери кабинета не заперты, сюда могут войти и застать его в невыгодном виде. Эта мысль приводила к новой перемене: легла на место седеющая прядь, закрыв собой вспотевшее темя, и растаяла жесткая усмешка.
В кабинет вошла старшая сестра клиники Евдоксия Аристарховна Лебедева, Высокая, массивная, со сложенными на животе руками, она проследовала к столу, оставив без внимания прихорашивающегося директора. Не оборачиваясь к нему и устремив свой взор на «устое кресло с резными купидонами по обеим сторонам спинки, она сказала:
— За дверью вас ждет молодая студентка, вам следовало бы ее принять.
Сильный грудной голос сестры был лишен мягких интонаций, и оттого самое невинное высказывание звучало в ее устах как приказание. Она не имела прямого отношения к посетителям директора, ее деятельность ограничивалась палатами и операционной, средой подчиненных ей санитарок и сестер. Директор живо себе представил весь ход событий, который привел ее сюда. Секретарь института, чтобы избавиться от назойливой студентки, посоветовала ей обратиться к старшей сестре, Сестра, выслушав девушку, строго ее отчитала, напомнила, что институт не место для свиданий, и все–таки предложила подождать.
— Пусть она обратится… — хотел было Яков Гаврилович спровадить студентку к одному из своих помощников, но закончить фразу ему не удалось. Евдоксия Аристарховна не очень почтительно оборвала его:
— Она обратилась по самому верному адресу, именно к вам.
Директор все еще не спешил вернуться к столу. Он вспомнил, как много людей его ждут, мысленно увидел себя окруженным заботами и сказал:
— Не смогу, дорогая, не смогу. У меня три неотложных дела: серьезная операция, заседание и билет на футбольный матч. Извинитесь, пожалуйста, скажите, что рад бы, но не могу.
Сестра сунула руки в глубокие карманы халата и покачала головой:
— Сумели подружиться, сумейте и знакомство поддерживать. Я ее пущу.
До чего эта женщина невыносима, годы нисколько не исправили ее!
Четверть века тому назад они встретились в клини–ческой больнице: она — старшая сестра отделения, он — молодой ординатор, только что покинувший студенческую скамью. В первый же день Евдоксия Аристарховна показала ему два неправильно написанных им рецепта, отчитала за неумение обращаться с больными и тут же принялась его наставлять. Ее сильный грудной голос подействовал на него убеждающе. Ему в голову не пришло усомниться в правильности ее указаний. На следующий день сестра предложила ординатору больше заботиться о своей внешности, чаще гладить костюм и ежедневно менять сорочки. Сама она, всегда свежая, искусно причесанная, изящно одетая, являла собой пример аккуратности. Угадывала ли Евдоксия Аристарховна, что молодой ординатор пойдет далеко, или следовала в этом случае своей склонности давать каждому почувствовать свое превосходство над ним, или по той и другой причине одновременно — начинающий врач обрел в ней учителя. От нее он узнал, как надо готовиться к операции, как вести послеоперационных больных, угождать профессору, главному врачу, отличать друзей от врагов, а главное — дорожить своими мыслями и держать их при себе. В те дни молодой человек, признательный сестре за науку и тронутый ее добротой, несмело обмолвился о своей любви к ней. Высокая и статная, девушка искоса взглянула на дерзкого ординатора и с выражением уязвленной гордости отвернулась. Яков Гаврилович вскоре женился, но дружбы с сестрой не порывал. Куда бы судьба его ни заносила, он приводил с собой Евдоксию Аристарховну.
Прошло двадцать пять лет. Старшая сестра избегла искушения стать чьей–либо женой. Гордая сознанием собственного превосходства над теми, кто отважился посягнуть на ее свободу, она щедро наделяла их презрением, не делая исключения для Студенцова. Поговаривали, что на фронте у Евдоксии Аристарховны была неудачная любовь. Она привязалась к болезненному и некрасивому фельдшеру, ухаживала за ним, как за ребенком, и они даже зарегистрировали где–то свой брак. Фельдшер стоически выносил ее опеку, покорно исполнял ее волю и вдруг откомандировался на другой фронт. Евдоксия Аристарховна отослала ему его вещи со строгим наказом не попадаться ей на глаза. Была ли она обманута чувством материнства, которому свойственно отзываться нежностью на всякое проявление слабости и беспомощности, или, отчаявшись в своем счастье, сестра попыталась без любви создать себе семью, — трудно сказать.