Вопрос директора почему–то смущает ординатора. Он начинает теребить свою маленькую бородку, не щадит седеющих усов.
— Уговорили ее, она и согласилась.
Ничего удивительного в том, что в клинике убедили больную согласиться на операцию, но почему врач и директор улыбаются, оба словно знают нечто такое, что неизвестно другим.
— Научите и нас, Мефодий Иванович, — вызывает его на откровенность директор, — нам это не всегда удается.
Хорошо, он расскажет.
Когда учительницу Анну Ильиничну доставили в клинику, она удивила персонал своим поведением. На вопросы больная либо не откликалась, либо отвечала крайне неохотно. Лежала целыми днями, повернувшись к стене, и, судя по всему, о чем–то настойчиво размышляла. На одном из обходов Яков Гаврилович обратился к ней с вопросом, но не получил ответа.
— Не оставляйте больную в таком состоянии, — сказал он врачу, — мы не сможем ей помочь, если не найдем средства вернуть ее к жизни. Оперировать Анну Ильинишну буду я.
С тех пор дня не проходило, чтобы директор не проведал больную и не пытался с ней поговорить.
Мефодий Иванович скоро понял, какую трудную задачу возложил на него Яков Гаврилович. Больная оставалась непреклонной, она либо молчала, либо упорно твердила: «Хочу спокойно умереть, не дам себя резать». После каждого такого ответа в истории болезни появлялась крупно выведенная запись: «От операции решительно отказалась». Мефодию Ивановичу так же нелегко рассказать, как ему удалось убедить больную, как нелегко было в свое время добиться этого успеха.
— Я начал, как и все, с уговоров, — зажав рукой бородку, проговорил Мефодий Иванович, — напомнил учительнице о нашем долге перед детьми. «Если не для себя, — сказал я, — то для них обязаны мы жить». Оказывается, ее дети прекрасно устроены, поженились, здоровы и обойдутся без нее. «Не детям, — говорю я ей, — так внукам вы нужны. Они ведь бабушек иной раз больше матери любят». На эти мои слова Анна Ильинишна улыбнулась. Ну, думаю, довольно, чего доброго расстроится и опять замолчит. Назавтра я уже не расспрашиваю ее, а завожу разговор о моих внуках. То да се, такие–сякие, жалуюсь ей и замечаю, что Анна Ильинишна глаз с меня не сводит. Какие озорные, неблагодарные, эгоисты! Ушли как–то с женой по делам, — продолжаю я свое, — и оставили дома двух внучат. Стянули они первым делом скатерть со стола, расстелили на ее месте половик и радуются долгожданной свободе. «Хорошо бы, — говорит один другому, — если бы не было у нас ни дедушки, ни бабушки, стали бы мы делать все, что хотим…»
Ординатор улыбнулся, и директор ответил ему тем же.
— Так у нас и пошло, — закончил Мефодий Иванович, — только и было разговора, что о внуках. Ради них и жизнь прожита и стоит все стерпеть, даже операцию. На том и порешили.
Яков Гаврилович вопросительно взглянул на Елену Петровну, как бы приглашая ее высказаться. Она одобрительно улыбнулась Степанову и промолчала.
Неужели она не догадалась, что все это говорилось для нее? Яков Гаврилович знал эту историю и не раз был свидетелем теплой беседы врача с больной.
— Тонкая работа, — с чувством искреннего восхищения произнес Студенцов, — достойная настоящего хирурга. По искусству владеть сердцем больного я узнаю настоящего врача. Убедили ее, и превосходно, дайте мне историю болезни — и пойдем.
Когда Яков Гаврилович и Елена Петровна с засученными рукавами встали рядом под кранами, чтобы мылом и щеткой долго и тщательно мыть руки, — мысли их снова обратились к больной.
— Вы незнакомы с Анной Ильинишной? — спросил он.
— Нет. Вы, кажется, хотели о ней рассказать.
— Да, хотел, — с какой–то странной задумчивостью произнес Студенцов. — История уж только очень длинная, а рассказывать ее надо сразу и до конца. Впрочем успеем, нам ведь от умывальника не скоро уйти… Так вот, Анна Ильинишна напомнила мне другую учительницу — Марию Ивановну Целляриус. Такую же высокую, полную, спокойную, с добрыми руками, готовыми всех приласкать. Меня пригласили к ней для консультации в районную больницу.
В дверях предоперационной показалась женщина в больничном халате. Она остановилась и, щуря близорукие глаза, искала отставшую от нее сестру. Елена Петровна догадалась, что это и есть Анна Ильинична. Больная с интересом оглядывала помещение и казалась совершенно спокойной. Яков Гаврилович приветливо кивнул ей головой, укоризненно взглянул на подоспевшую сестру и, когда больную увели, продолжал рассказывать.