Все это было сказано с такой подкупающей нежностью, что склонный раздражаться старик только пожал плечами.
— Мои дела всегда одинаковы — воюю.
— С пчелами?
— Зачем? У них санитария на высоте, не придерешься. С людьми договариваться куда труднее. Попробуй столковаться с моим инспектором, докажи этому плуту, что нельзя в одно время и богу и черту служить: угождать лавочникам и рестораторам и оберегать от пакости и грязи народ.
Он забыл уже, что сын отделался шуткой, уклонился от ответа, забыл старик и многое другое. Он словно обрадовался случаю посердиться, заклеймить ненавистного инспектора и заодно рассказать, как трудно ему следовать голосу совести и честно исполнять свой долг.
— Ты его, конечно, «на чистую воду выводишь», — вспомнил Андрей Ильич, как отец в таких случаях говорил, — «к стене припираешь», «спуску не даешь», так проучишь, что он «вовек тебя не забудет».
— Только так, — согласился Илья Степанович, простив сыну его легкомысленную иронию. — Только так! Он мне руку сует, а я ее не заметил, он на трибуну, а я из залы вон. Назначили тебя, злодея, инспектором, имей совесть честно служить. И, как крот, носом землю рою, по уши в грязи сижу, чтобы в районе был порядок: и за кухнями, и столовыми, мясными, колбасными, банями, парикмахерскими во все глаза смотрю. Хорошо ли, правильно ли хранят в магазинах провизию, часто ли моет руки продавец, показывается ли он врачам, в порядке ли у него санитарная книжка, — хлопот полон рот, а тут какой–нибудь бездельник мешает.
Он так и не сказал, чем перед ним провинился инспектор, хотя все время постукивал кулаком по столу, и голос его, мягкий и сочный, при этом звучал крикливо и резко.
«Изменился старик, — подумал Андрей Ильич, — прежде чем сказать недоброе слово, глазами сверкнет и резким движением раздвинет усы, словно они ему помеха. Не гневается, как бывало, не горячится, а ворчит…»
— Что тебе говорить, — неожиданно закончил Илья Степанович сердитой интонацией. — Какое вам — молодым людям — дело до наших споров и дрязг. Чего доброго, посмеешься еще над старым чудаком.
В его голосе слышались досада и недовольство собой. Все вышло не так, как хотелось старику: сын ускользнул от ответа, сам он не сумел послужить примером, нашумел и погорячился, как школьник. Андрей Ильич решил успокоить отца. Из опыта прошлого он знал, что лучше всего не перечить ему и согласиться. Он поспешил заверить старика, что история с инспектором весьма поучительна, таким людям уступать нельзя, он и сам на месте отца поступил бы так же. Илья Степанович молча выслушал сына и отказался принять его жертву. Он не поверил ни одному его слову и впал в еще большее раздражение.
— Без твоих советов обойдусь, — коротко, но убедительно проговорил он, — ты себе посоиетуй: не всем верить, не всех любить и твердости мужской набраться.
Он припомнил сыну все его прегрешения из времен далекого детства и, словно именно они были причиной его дурного настроения, все громче сердился и все сильнее постукивал кулаком по столу.
— И в институте ты, должно быть, такой же: со всеми компанию заводишь и правого и неправого к себе в гости зовешь.
— Почему мне с ними дружбы не вести? — примирительно спрашивал Андреи Ильич. — Наш директор Студенцов — прекрасный человек, добрый, прямой и искренний, ординаторы и профессора — милейшие люди, зачем бы я стал с ними ссориться или навязывать им свои взгляды?
— Вот, вот, — обрадовался старик неожиданной поддержке, — ты — чистой воды реформист, и нашим и вашим послужишь. Не знаю я твоего Студенцова, не знаю ординаторов и тем более профессоров, а тебя, фантазера, знаю. В облаках паришь, земли под собой не видишь.
Он пристукнул кулаком по столу и, как всегда, когда чувствовал себя виноватым, насупился.
Упреки отца не удивили Андрея Ильича, он знал, что старик недоволен собой и в таких случаях бывает несправедливым. Вместе с тем в его укорах было и нечто принципиальное. Неспокойный Илья Степанович, склонный вспылить по малейшему поводу, немало пострадавший за свою горячность, был убежден, что именно в бурном волнении сказывается подлинный характер человека; только жизнь, исполненная непрерывной борьбы и страданий, плодотворна. Излишнее спокойствие — свойство неполноценной человеческой натуры. Сына он причислял к этой несовершенной породе и в душе его осуждал. Андрей Ильич, спокойно переносивший упреки отца, на этот раз не уступил. Обиделся ли он, страдания ли сделали его менее сдержанным, или ему просто захотелось разуверить отца, — он устремил на него укоризненный взгляд и с легким упреком сказал: