Андрей Ильич пожал ему руку и, чтобы скрыть волнение, поспешил уйти.
Регистрационные карточки и истории болезней были сопоставлены; каждую запись изучили и проверили, подоспели материалы из других городских больниц.
Настало время подводить итоги. Они были неутешительны. Немногие из этих больных остались в живых.
С этими сведениями Андрей Ильич решил обратиться к Михайлову. Рассказать ему о том, как нелегок был труд, что только стараниями врачей и сестер удалось добиться истины. Его работа велась не по правилам, вне плана института, без ведома заместителя по научной части, — ничего не поделаешь, иначе было невозможно.
Встретиться с Михайловым оказалось делом нелегким. Завидев Андрея Ильича, он спешил ускользнуть, а будучи застигнут на месте, затыкал руками уши и со стоном молил:
— Не могу, избавьте, не могу. Сегодня последний день моей жизни. Если я не сдам отчета в академию, меня повесят.
Или он взмахивал рукой, как птица сломанным крылом, и шепотом говорил:
— Только не сегодня, с меня Яков Гаврилович шкуру спустит, если я не выполню секретного поручения.
Разговор наконец состоялся. Они стояли друг против друга в углу коридора, куда Андрей Ильич втиснул Михайлова.
— Я не могу по вашей милости, — сердился Сорокин, — рассказать о нашей работе директору, ведь я обязан раньше вам доложить.
Дородный человек с бледным лицом и пухлыми бакенами многозначительно улыбнулся. Его улыбка могла возникнуть всегда и по всякому поводу. Выслушав Сорокина, он выразил на лице недоумение, скоро сменившееся чем–то напоминающим удовлетворение. Голосом столь же неопределенным, как и его чувства, он сказал:
— Этого мы могли ждать от вас… Действуйте, продолжайте, «безумству храбрых поем мы песни». — , И, ловко выскользнув из угла, исчез.
9
Когда Андрей Ильич пришел к директору института, чтобы рассказать о своей работе, Студенцов предложил ему пройти с ним в лабораторию.
— Я давно у вас не был, — объяснил он, — и вам, вероятно, там будет легче и проще говорить.
Они вышли из кабинета, спустились в нижний этаж и в конце длинного коридора с большим числом окон и дверей открыли дверь с надписью: «Лаборатория». В большом помещении с обилием столов, стульев и шкафов царил беспорядок. Регистрирующие микроаппараты, микротомы, микроскопы и ворохи лент с записями смешались тут самым причудливым образом. Сотрудники ушли на обед, и в комнате никого не было.
— У нас горячая пора, — виновато произнес Сорокин, — собираемся сегодня навести порядок.
— Пройдемте в кабинет Елены Петровны, — предложил директор, — там хоть и тесно, зато никто нам не помешает.
Они уселись за небольшой стол, заваленный бумагами, схемами, лентами и картограммами. Студенцов положил перед собой лист чистой бумаги и вынул из кармана вечное перо. Андрей Ильич развернул аккуратно сложенные таблицы, прошнурованные и надписанные его рукой. У него был крупный, неровный почерк, каждая буква в отдельности казалась прямой, а в целом строки напоминали покосившийся частокол.
Сорокин говорил тихо и внятно, не поднимая глаз от стола. Время от времени он ставил галочку на таблице и клал бумагу перед директором. Студенцов находил заслуживающее внимания место, с серьезным видом прочитывал его и что–то отмечал в свой лист.
Яков Гаврилович мог бы не затруднять Сорокина докладом и с первых же слов ему сказать: «Мы полностью осведомлены относительно того, что вы сделали. Пока вы изучали действие экстракта на больной организм, я и мой заместитель усердно наблюдали за вами, ничто не прошло мимо нас. Я решил сюда прийти, променять свой кабинет на клетушку лаборатории, чтобы дать вам повод поверить, будто я придаю серьезное значение тому, что вы сделали, и каждое слово доклада для меня — откровение». Студенцов был доволен тем, что случилось. Андрей Ильич получил суровый урок и будет впредь осторожен. Его предупреждали, чем это кончится, указывали, что на экстракты и на медикаменты полагаться нельзя. От него зависит теперь сделать правильный вывод: отказаться от фантазий и обратиться к хирургии. Нечего мудрить, надо правде прямо смотреть в глаза: хирургическое искусство все еще единственное спасение от раковой болезни.
Неудачное увлечение Сорокина теорией Фикера не помешало Студенцову справедливо отнестись к результатам его обследований, угадать в нем будущего исследователя. Он разрешил трудную задачу, и в какой срок! Привлечь к своей работе двенадцать медицинских сестер и двух ординаторов, заинтересовать их большим и трудным делом, — кому это окажется под силу? Право же, он заслуживает, чтоб его похвалили.