Таково было начало, остальное довершило время. Она была ему благодарна и хранила признательность за то, что, щадя ее самолюбие, он при ней не заговаривал о Лозовском. Он в свою очередь воздавал ей должное за приятные минуты, проведенные с ним в кругу его любимых котят. Оба были привязаны к этим забавным животным. Немало радостей, наконец, приносили им посещения портных — мастериц шить модные платья или изящные меховые жакеты, которые так нравились обоим.
Что бы ни говорили, земные блага обладают неукротимой силой притяжения. Трудно хрупкому чувству предубеждения устоять перед зрелищем самоотверженной любви, сопряженной с грядущим благополучием.
Что же стало с образом, некогда утвердившимся в сознании Евгении Михайловны? Ведь Пузырев на него так мало походил.
Случилось, что человек, казавшийся ей неприглядным и даже вызывавший нечто вроде неприязни, все больше нравился ей. Она готова была поверить, что печать физического несовершенства не умаляет, а возвышает его. Так сабельный шрам, добытый в жестокой, но справедливой борьбе, подобно высшей награде украшает героя и смельчака. Пусть Ардалион Петрович и ростом мал и лицом нехорош, но это ли в человеке главное?..
Шли годы. Евгения Михайловна не жаловалась на свою судьбу, но у рыцаря добра и великодушия обнаруживались все менее привлекательные черты. Он любил прихвастнуть, чуть–чуть преувеличить одно и в такой же мере преуменьшить другое. Повторялось это не часто и по самому неважному поводу. Так, награжденный значком «Отличника здравоохранения», он тотчас вмонтировал свою удачу в петлицу пиджака и, сменяя костюмы, не забывал украсить их этим знаком внимания высокой инстанции. История о том, что предшествовало награде, несколько варьировалась в изложении Пузырева и в отдельных случаях напоминала повесть о подвиге, за который одаряют бессмертием.
Взгляды Ардалиона Петровича на искусство были не безупречны и все больше расходились с представлениями Евгении Михайловны. Назначение театрального зрелища он объяснял так:
— Искусство должно смягчать тревогу души и уносить ее в мир веселья и радости. С этим лучше других справляется оперетта. Спектакль идет в живом темпе, все влюблены и немного глуповаты, говорят друг другу такое, чему ни зритель, ни артисты не верят, поют и пляшут, вернее — скачут, вызывая этим непрерывный смех… Хороша эстрада, а на ней Аркадий Райкин — великий мастер разгонять скуку. Наговорит, насмешит — кого надо отчитает, расправится. Лучше не надо… Очень хороши отечественные кинокартины! От них не загрустишь, каким бы ни было начало, справедливость восторжествует, а страдания будут щедро вознаграждены… Многим нравится опера и балет, нравятся и симфонии Чайковского. Что ж, на вкус и цвет товарища нет… Есть же люди, которым и сатира по душе!..
Ардалион Петрович посещал выставки фотографий и живописи, литературные вечера, бывал на творческих вечерах в Доме актера. Такое расточительство времени он объяснял необходимостью быть «в курсе всего», чтобы в известный момент «лицом в грязь не ударить».
Одному живописному произведению Ардалион Петрович оказал особое внимание. Случилось это после удачной защиты диссертации на степень доктора медицинских наук. В честь важного события молодой профессор повесил в спальне над своей кроватью картину известного экспрессиониста, случайно купленную с рук. Счастливый своим приобретением, он, указывая на полотна, развешанные в спальне, со снисходительным смешком замечал:
— Моя жена наслаждается фотографиями подлинной жизни, а я — вот этим страшным смешением красок… В поэзии я ищу форму, а в живописи — настроение.
Евгения Михайловна могла бы поклясться, что красочное объяснение Ардалиона Петровича и сама идея обзавестись именно этой картиной принадлежали не ему, но как отказать блистательному ученому человеку благороднейшей души в праие быть эксцентричным, чуть–чуть не в ладах с житейской правдой?
Измученный бременем, налагаемым на ученого его согражданами, учреждениями и наукой, Ардалион Петрович все чаще жаловался жене:
— До чего безрукий народ, до чего беспомощный! Навалят тебе гору книг и рукописей по различным дисциплинам и просят одобрить, похвалить. Подавай им визу ученого и обязательно с именем, чтобы он и никто другой отвечал за их прегрешения… За кого они меня принимают? Что я им, энергетическая станция?
Иногда его жалобы озадачивали Евгению Михайловну. Уверенный в том, что тяжкий крест забот о благе человечества дает ему право на сочувствие и снисхождение жены, Ардалион Петрович неосторожно раскрывал ей душу, не всегда насыщенную благочестивым содержанием…