— Пример этот, думал я, чему–нибудь моего фельдшера научит, ничего подобного. Приходит к нему сегодня больная и просит справку, что она не больна туберкулезом. Бедняжка голос теряет, и в деревне ее прозвали «чахоточной». Жених от нее отказался, подруги избегают, кончится тем, что она руки наложит на себя. Мой фельдшер стоит на своем: «Мы, говорит, удостоверяем лишь то, что нашли, не наше дело говорить о том, чего нет». Экий законник! — с досадой бросает Сергеи, и Яков Гаврилович узнает капризного Сережу, которому не угодили в школе отметкой. Сейчас он уткнется в тетрадь или книжку и замолчит на весь день. — Что ему, законнику, до девушки, до ее болячек! — жалуется молодой врач. — «Справка, — говорит, документ, такими вещами не разбрасываются». Как можно, спрашиваю я, больную лечить и в то же время ее мучить. Ведь никакое лекарство бедняжке впрок не пойдет. Оказывается, он этим строгостям у вас научился, в областной клинике три года работал.
Яков Гаврилович мысленно оправдывает фельдшера и сурово осуждает молодого врача. Напрасно Сергей не послушался помощника, и в столичных и нестоличных клиниках строго установлено: на руки справок не выдавать. Мало ли как вздумается иному больному использовать этот документ? Другое дело, если запросит учреждение.
— Я выдал ей справку, — виновато говорит Сергей. — и бедная девушка от радости прослезилась.
Он краснеет, взгляд его молит о снисхождении, и растроганный Яков Гаврилович проводит рукой по волосам сына и нежно ему улыбается.
«Он все еще любит меня, — облегченно вздыхает Студенцов, — и слава богу».
Хорошо бы выпить стакан чаю и закусить, напрасно он отказался от завтрака, Сергей мог бы еще раз его попросить, настоять, как это делают другие… Мысли Якова Гавриловича вернулись к фельдшеру и молодому врачу. Трогательная повесть о старушке, обиженной родными, печальный рассказ о девушке, оставленной своим женихом, и ее благодарность, выраженная столь необычно, — почему–то не выходили у него из головы. Маленькое правило, записанное в распорядке больничных учреждений, никогда раньше не интересовавшее ученого, заняло его мысли. Он не задумывался над тем, хорошо ли, дурно поступали в институте, отказывая в справке больным. Административный приказ был воспринят как должное, как проверенный наукой закон. Ему, Якову Гавриловичу, положительно нет дела до него, не он это правило утверждал и не ему за него отвечать. Пусть думают те, кто устанавливает запреты, хороши ли они, совпадают ли эти ограничения или расходятся с тем, что называется долгом врача.
Уйти от этих мыслей Якову Гавриловичу не удалось. Он вообразил, сколько горя и слез такие запреты стоят больным, как им трудно себя от них оградить. Никто не подумает удалить зловредное правило, как устраняют из обихода все, что причиняет напрасную боль. Такие же девушки и старушки, вероятно, страдают и у него в институте, а многих эти страдания еще ждут. Раз заколебавшись, Яков Гаврилович уже не устоял. Казалось, незначительное правило перестало быть частностью и выросло в препятствие, в суровое испытание для долга врача. Фельдшер не прав, Сергеи несомненно верно решил. У него свое мнение, такой не собьется в лабиринте между добром и злом. Не то что отец, готовый склониться перед любым циркуляром, перед догмой, освященной печатью.
Когда Яков Гаврилович оторвался от своих дум, он увидел сына, беседующим с мужчиной^ лет тридцати пяти, в засаленном пиджаке и в желтой рубахе с расстегнутым воротом. Каждый раз, когда тот заговаривал, на шее у него приходил в движение крупный кадык. Говорил он медленно, монотонно, складывая крест–накрест ладони, раздвигая и осторожно сближая их. Речь шла о колхозных делах.
— Не колхоз, а наказание, — однообразным голосом повторял он, — хотели председателем агронома посадить, а он не садится. У других всего вдоволь — и культиваторов и картофелесажалок, а у нас один лом.
Сергей успокаивал его: не будет этот агроном — другой найдется, а работать все равно надо.
— Что еще за новости, — сердился врач, — землю бросать!
Якову Гавриловичу показалось, что сын нахмурился и с упреком взглянул в его сторону. Задуматься над втим он не успел, так как внимание его привлекли заметавшиеся в испуге глаза больного и резко выпирающий на шее кадык.
Смущенный колхозник поднялся, отставил неправильно сросшуюся ногу, и выражение его лица стало брюзгливым. «Что бы вы ни сказали, — говорило это лицо, — чего бы мне ни предлагали, я все равно буду недоволен».