Выступали и другие. У каждого была заранее написанная речь, составленная из давно напечатанных статей и из впрок заготовленных мыслей. Хотя никто не называл свое направление школой, об этом догадывались по тому, как часто они упоминали имя знаменитого ученого. Учителя были действительно достойными людьми и многое сделали для науки. Сменившие их ученики, в меру способные и в меру трудолюбивые, не в меру занимались прославлением своих наставников. Вся деятельность учеников сводилась к тому, чтоб показать: как бесспорно учение, которое они не создавали и которое им не принадлежит; в какой догматической неприкосновенности оно сохранилось, хотя множество последователей над ним потрудились; и как было бы хорошо, если бы все вопросы естествознания исключительно истолковывались ими.
Знаменитые учителя этого не домогались. Научные материалы они истолковывали по собственному разумению, не считали за грех, если добытые факты подтверждали не свои, а чужие предположения. Оставаясь верными себе, они готовы были уважать и не свое. Ученики не могли быть полезными друг другу. Их опыты служили предвзятой идее, то, что не укрепляло намеченную цель, отбрасывалось прочь как негодное.
Что бы ни говорили и ни делали помощники прославленных учителей, сказал я себе, факты в их книгах — достоверны, и я могу ими пользоваться.
Ванин облегченно вздохнул, словно то, что он рассказал, было самым трудным в его повествовании. Суровая строгость лица смягчилась, и глаза, укрывшиеся за разросшимися бровями, снова выражали добродушие.
В конференц–зале стояла особая тишина. Не то чтобы люди не двигались с места, не кашляли, не обменивались улыбками и замечаниями или отказывали себе в удовольствии посмеяться. Каждый вел себя как хотел, но помнил при этом, что никто ему не позволит сделать такое, что помешает соседу упустить хотя бы слово из доклада. Понимали это и те, которые, опоздав к началу, толпились у входа, не осмеливаясь пройти в зал, чтобы не вызвать шума.
— На этой сессии, — спокойно и ровно звучал голос Ванина, — мне посчастливилось посл}’шать ученого еще одного направления, и тут, признаться, мне повезло. Он не спорил ни с теми, кто утверждает, что именно вирус вызывает рак, ни с теми, кто полагает, что сам организм поражает себя болезнью, не возражал и против тех, кто все беды объясняет нарушенным обменом. Он готов был со всеми согласиться. Ни одна из теорий не противоречила тому, что он желал поведать.
В раковой опухоли, как известно, образуется ткань с чужеродными свойствами. Сотрудники вверенного ему института, а отчасти и он сам, установили, что против нее организм выделяет антитела, как бы с тем, чтобы устранить ее вредное влияние. Благородных защитников изучили и вновь убедились, что деятельность их действительно направлена против ткани с чужеродными свойствами. Антитела появляются в крови мышей после заражения. Вначале они действуют угнетающе на раковые ткани, ослабляют их рост, задерживают образование метастазов и энергично проникают в самую опухоль. По мере, однако, того как болезнь развивается, количество антител падает, и уже не удается их обнаружить. Самозащита организма как бы прекращается.
Из всего, что я услышал, продумал и понял, для меня было очевидно следующее.
И растения, и животные, и люди страдают от физических, химических, лучевых и прочих сил природы. На этой почве микробы или вирусы извращают обмен веществ в организме и предопределяют образование опухоли. В дальнейшем возбудителя уже не найти не только в опухоли человека, но и у птиц. То же самое происходит у растения: раковая болезнь продолжается и после того, как опухоль и бактерии удалены. Погибает ли возбудитель, принимает ли иную форму и не распознается нами, — не важно. Важнее решить: кто поддерживает начатое зло? Там, где нет возбудителя, вызванные им процессы идут обычно на убыль, почему здесь пожар как бы только разгорается? Кто продолжает ослаблять организм и сводить его защиту к нулю?