И еще раз Яков Гаврилович озадачил Елену Петровну, на этот раз она была невольным свидетелем, — он не видел ее.
После утреннего обхода директор института пригласил заведующего отделением — старого опытного хирурга — в дежурное помещение и сказал:
— Я давно уже хотел обратить ваше внимание на неправильную практику, утвердившуюся у вас в отделении. Вы не щадите больного и злоупотребляете мучительными средствами лечения. — Он привел примеры, когда процедуры были излишни и стоили больному напрасных страданий, и тем же строгим, но спокойным тоном продолжал:
— Раз даны инструменты, — рассуждаете вы, — и нет запрета ими пользоваться, значит все дозволено. А ведь некоторые больные так тяжко переносят процедуры, что на них глядеть больно. Вы считаете существование этой камеры пыток неотвратимым и ошибаетесь. Хирургия отступает и сдает свои позиции, химические, физические и микробиологические методы вытесняют ее. Не мне вам говорить, что от нас ушли и уходят карбункул, гематогенный остеомиелит, повседневные ранения мягких тканей и костей — пенициллин оттеснил их. Не о мучительных процедурах надо думать, их время отошло. Мы не буравим больше череп больного, чтобы выпустить наружу «губительный пар», не прижигаем раны каленым железом, не заливаем их кипящим маслом, не пускаем по малейшему поводу кровь. Мы вступили в век антибиотиков, вот о чем надо думать. Больше человечности!
Он уходил из дежурного помещения спокойный, задумчивый, никого ке обидев и не посмеявшись над теми, кому выговаривал.
Елене Петровке было над чем призадуматься. В течение ряд? лет она знала двух Студенцовых, любила одного и была безразлична к другому. Им не удавалось ее обмануть. Она отличала шутника, каламбуриста, с фальшивыми жестами, мимикой, лишенной правды, мастера балагурить и притворяться от человека без личины любезности и наигранной доброты.
Один хотел», чтобы его считали мечтателем, человеком не от мира сего. Другой бы им стал, не будь его натура двойственной. И тот и другой были взвешены и учтены Еленой Петровной. В балансе достоинств и недостатков, преимуществ и слабостей Елена Петровна сумела ничего не упустить и пришла к заключению, что Студенцов — неплохой человек. Новый Студенцов этот баланс изменил, исправить его казалось трудно. Кто знает теперь, чего в нем больше: добра или зла, правды или фальши? Что означает это вдумчивое отношение к врачу и больному? Начало ли это его возрождения, или хитрость, прикрывающая темный расчет? Без знания причины, которая им руководит, как относиться к нему? Можно ли искренне уважать человека, не зная его подлинного лица? В жизни Якова Гавриловича произошла перемена: то ли у него что–то надломилось, то ли, наоборот, встало на место, знать бы наверное, в какую сторону судьба повернула его!
Три дня Елена Петровна убеждала себя, что все это ее не касается, каждый вправе жить как ему угодно, на четвертый успокоилась и, вопреки своему решению, в тот же день явилась к Студенцову.
— Я словно проболела целую вечность, — сказала она, — у некоторых за это время изменились взгляды, явились новые вкусы, люди заговорили на непонятном для меня языке, что это значит, объясните!
Она высоко подняла брови, и клинописью на лбу вапечатлелось недоумение.
Он вопросительно взглянул на нее, улыбнулся, и голос его зазвучал грустью:
— Вы выбрали, должно быть, неподходящий момент для болезни.
Она протянула вперед свои маленькие ручки, умоляюще взглянула на него, и остренькие мочки ее ушей покраснели от волнения. Яков Гаврилович задумался. Эта неуверенность была для него необычна. Обнаружить перед другими свое затруднение, дать повод думать, что он озадачен, — Яков Гаврилович себе не позволял. Проще отделаться каламбуром или шуткой, многозначительно покачать головой, изобразить улыбку, которая может что угодно означать.
— Вы умная женщина, — с той же грустной интонацией ответил он, — может быть, сами догадаетесь.
Яков Гаврилович прошелся своей несколько грузной походкой по кабинету и остановился перед ней. Лицо его оставалось спокойным, серьезным, руки засунуты в карманы.
— Попробуйте, мой друг, — добавил он, — я помогу вам.
Елена Петровна хоть и была послушной ученицей, на этот раз изменила себе. Она не стала утруждать себя поисками того, что можно было добыть без излишних усилий, и обратилась к мужу. Она сгорала от любопытства, где уж в таком состоянии выжидать. Андрей Ильич должен был заметить перемену и знать, что произошло.