— С такой жизнью, — ответила она, — я не примирюсь.
Настал день, когда Ардалион Петрович в этом убедился. Евгения Михайловна посреди обычной беседы за столом вдруг сказала ему:
— С завтрашнего дня я и мой сын займем спальню и столовую, тебе придется довольствоваться кабинетом…
Решение было принято на прошлой неделе, но принять его было легче, чем выполнить. Она давно уже сказала себе, что не может оставаться женой Пузырева: все, что было в нем хорошего, исчерпано, им пора разойтись. Утром она полагала, что объяснится с ним за обедом; днем казалось, что вечер — более подходящая пора. Он приходил слишком поздно, крайне усталым, и разговор откладывался до утра. Когда подоспела удачная минута — случилось это за обедом в воскресный день, — Евгения Михайловна забыла приготовленную речь.
— Домашняя работница, — продолжала она, — будет по–прежнему обслуживать тебя. Ко мне по делам дома прошу не обращаться…
Ардалион Петрович понял, что случилось непоправимое, и со свойственным ему присутствием духа, не прерывая еды, спросил:
— Что случилось?
— Долго рассказывать, — последовал сдержанный ответ, — мы больше не супруги. Мое решение окончательно, не пытайся меня переубеждать.
Для Пузырева это сообщение не было неожиданным, в последнее время их отношения все более ухудшались, он все реже заставал ее дома и только мельком встречал в клинике. Словно избегая оставаться наедине со своими мыслями, она вечера проводила на концертах, в театре, в кино или уходила к друзьям.
Ардалион Петрович хорошо знал свою жену и меньше всего надеялся переубедить ее. Сейчас его занимало другое: не услужил ли ему на этот раз Лозовский? Он в последнее время слишком часто бывал у Евгении Михайловны и засиживался допоздна. Уж не пробудилась ли старая любовь? Или упрямец Лозовский из мести решил разрушить семью?
— Я хочу знать, во имя чего и ради кого должны мы пожертвовать нашим счастьем? Ты в самом деле считаешь, что во всем виноват я один?
Прежде чем ответить, ока пристально взглянула на него, чему–то усмехнулась и, словно нехотя, медленно ответила:
— Виноваты, пожалуй, мы оба. Я так же в свое время не разглядела тебя, как и ты — меня. Я первая все поняла, ты несколько позже. Любовь — чувство взаимно корыстное: спасаясь от одиночества, обе стороны предъявляют серьезные претензии друг к другу. Пока душевные задатки и черты характера каждого отвечают требованиям другого, все идет как нельзя лучше. Старые супруги гибнут порой вслед за смертью одного из них; утраченная душевная близость равносильна для них утрате самой жизни. В животном царстве все проще, нет нравственных проблем, требующих своего решения, поведение раз навсегда определено велением инстинкта: нельзя загрызать своего, надо уважать силу, не домогаться благодарности и во избежание конфликта между отцами и детьми не держать при себе потомства…
— Я жду ответа на мой вопрос, — перебил ее Ардалион Петрович, — философию брака мы обсудим в другой раз.
— Есть женщины, чьи запросы не заходят далеко, — продолжала она, словно замечание мужа не относилось к ней, — они способны не видеть и не слышать того, что творят их мужья. Ведь и предателей и разбойников дома встречают нежные подруги, верные друзья. Они уверены, что все мужчины с кем–то воюют, кого–то обижают и защищают, таков уж порядок вещей. У нас, говорят они, забот полон рот, был бы достаток и не было нужды… А как быть женщине, чьи нравственные требования стоят в первом ряду и составляют смысл ее жизни? Что делать ей, утратившей в живом муже те дорогие черты души и характера, которые единственно соединяли их? Я ничего не поделаю с собой: все то, к чему меня приучили — тяготение к нравственной красоте, к чистоте помыслов и дел, — не мирится больше с тобой… Благополучие и богатство только напоминают мне о моей беде…
Ни горечь признания, ни искренность, с какой прозвучала ее речь, Ардалиона Петровича не тронули. Он никогда не поверит, что силы привычки уж так велики и от впечатлений ранней юности некуда деться. Он и сам был когда–то другим, верил в правду, как в святыню, молился на людей высокого звания, презирал угодничество и притворство. Со всем этим не без боли и не без отчаяния расстаются. Только фантазеры, подобные Лозовскому, всю жизнь одержимы благородством — этой манией юнцов… Евгения Михайловна либо чуточку свихнулась, с женщинами это бывает, либо подпала под чужое влияние.
— Надо полагать, что Семен Семенович тот самый мужчина, — с грустной усмешкой произнес Ардалион Петрович, — который обладает нужным благонравием, и ты, конечно, сойдешься с ним.