Объяснения Лозовского вызвали ропот, который обратился в несмолкаемый шум. Иронические улыбки в президиуме послужили сигналом отчитать новоявленного еретика, раскрыть его ересь и заодно уничтожить ее. Один за другим выступали врачи, медицинские сестры, аптекари и вовсе незнакомые люди, чтобы, во–первых, показать, как тонко они умеют разбираться в науке и, кстати, поддеть главного врача, который ставил их не раз в неприглядное положение.
— Следуя вашим наставлениям, Семен Семенович, — заметил пожилой фтизиатр, большой шутник и балагур, — медицина должна отказаться от пользования лекарствами, пока не выяснится их действие во всех возможных средах организма. Но так как что ни больной, то другая среда, лекарственный мораториум придется продлить на много лет…
Дружный смех в президиуме означал, что подобного рода выступления будут оценены по заслугам.
Заведующий аптекой, старый провизор, человек со склонностью ко всему подходить с меркой философа, счел нужным по–своему оценить сложившуюся ситуацию. Он был уже немолод, пожалуй за семьдесят, это подтверждали его нетвердая иоходка, неуверенный дрожащий голос, упорно звучащий дискантом, и, наконец, синеватые мешки под слезящимися глазами. Прежде чем заговорить, он с сознанием ответственности перед собственной совестью и тем, кто ждал его мудрых слов, склонил свою многодумающую голову и вздохнул.
— Не кажется ли вам, уважаемый Семен Семенович, что в ваших рассуждениях немалая толика идеализма. Простите, но получается 1§ т»огаЫпти 5 — организм до крайности сложен, и действия лекарств нам никогда не познать. Тут многое от Клавдия Галена, да, да, именно от него, но в таком случае позвольте мне по примеру Роджера Бэкона провозгласить — долой идеалистические цепи, освященные временем, да здравствуют наблюдение и опыт!
Тон был задан, и, настроенные на этот лад, люди охотно и подолгу говорили, не замечая того, что повторяют друг друга. Изредка врывался неуверенный голос защиты, но в хоре недовольства и осуждения он звучал как фальшивая нота.
— Что с него спрашивать, — как бы завершил дружно слаженный концерт чей–то хриплый выкрик из толпы, заполнявшей проходы, — ему история свет закрыла, он только и знает медицину древних да сплетни средневековых цирюльникоз…
Злочевский успел заметить возбужденное лицо старичка, бледные губы, дрожащий подбородок и костлявую руку, на мгновение взметнувшуюся вверх. Откуда взялся этот пьяница — судебный медик, давно ушедший на пенсию? Неужели он затем лишь и пришел сюда, чтобы свести счеты с Лозовским? Сколько же врагов у него? Кто умудряется поддерживать в них былую обиду и недовольство? Что этому пьянчужке до случая с Андросовым, до больницы, в которую он, вероятно, впервые пришел? К тревожному чувству Валентина Петровича присоединилось опасение, что Лозовский не оставит обиду без ответа и восстановит всех против себя.