— Охотно, — согласился судья, — но мне казалось, что мы уже всё обговорили…
Все еще под впечатлением речей, исполненных глубокой и страстной веры, ему действительно казалось, что обсуждать больше нечего. Выветрилось из памяти снедавшее его желание узнать, что скрывалось за молчанием обвиняемого.
— Я могу идти? — вставая, спросил Семен Семенович.
— Погодите, мы так и не узнали, почему вы не ответили на вопросы суда.
Он был недоволен своей забывчивостью и, чтобы загладить вину, любезным жестом пригласил Лозовского сесть.
И на этот раз Семен Семенович промолчал. Его внимание было привлечено тем, что происходило за окном. По дороге, ведущей к зданию суда, неторопливым шагом двигалась Евгения Михайловна, а в некотором отдалении за ней следовал Злочевский. Поравнявшись, они остановились и о чем–то горячо заговорили. Лозовский с тревожным любопытством наблюдал за ними.
То, что происходило на улице, озадачило не только Семена Семеновича. Евгения Михайловна была не менее удивлена, увидев рядом с собой Злочевского. Ее глаза не могли не заметить внешней перемены, происшедшей с Валентином Петровичем. На нем было новое пальто из дорогого ратина, шляпа синего велюра и кожаные перчатки. Шерстяной шарф прочно утвердился на шее, хотя края его по–прежнему беспомощно высовывались наружу. Первой ее мыслью было поздравить его с обновками, но Злочевский торопился, и она поспешила спросить:
— Куда вы? Вас тоже сюда пригласили?
Злочевский вынул руки из карманов и, любезно склонив голову набок, с независимым видом произнес:
— Нет. Я иду непрошеным.
— Что–нибудь случилось?
Из опыта Валентин Петрович знал, что за первым вопросом последует второй, третий… и вольно или невольно придется все рассказать. Он твердо решил не поддаваться ее проискам и промолчал.
— Я спрашиваю, — нетерпеливо произнесла она, — что–нибудь случилось?
Валентин Петрович лукаво усмехнулся и спокойно ответил:
— Семен Семенович как–то на этом самом месте мне говорил, и вы это слышали: «Сказать тебе то, чего я не сказал суду, значило бы проявить неуважение к закону». Простите, я тороплюсь.
Убедившись, что дальнейшие расспросы бесполезны, она тоном, в котором звучали осуждение и просьба, сказала:
— В таком случае передайте ему от моего имени…
— Не могу, — перебил ее Злочевский, — говорите с ним сами, меня он давно уже не слушается.
Он повернулся, чтобы уйти, но она снова удержала его:
— Убедите его как можно меньше просвещать судью и клеветать на себя.
Валентин Петрович не удержался, чтобы не задеть ее самолюбия. Это была отместка за ее власть, которую он испытывал на себе.
— Почему вы ему этого не говорили, когда мы в прошлый раз возвращались из суда?
— Тогда было поздно, — с грустью произнесла она, — а сейчас многого еще можно избежать…
Ее печаль тронула его, и с легкостью, столь обычной для неустойчивых натур, он сразу же согласился:
— Ладно, скажу… Надо будет, удержу его. — В последнем Злочевский был далеко не уверен и, чтобы подбодрить себя, добавил: — В два счета уломаю.
Он снова сделал попытку уйти, и опять она удержала его:
— Будет лучше, Валентин Петрович, если я пойду туда первой. Я ненадолго…
Приход Евгении Михайловны не был неожиданностью для судьи. Он успел разглядеть, что привлекло Лозовского к окну, и, когда дверь за молодой женщиной закрылась, Михаил Герасимович вышел из–за стола и любезно приветствовал ее:
— Здравствуйте, Евгения Михайловна, кажется Лиознова, если не ошибаюсь.
Она с недоумением взглянула на Лозовского, но судья, перехватив ее взгляд, предупредил:
— Не удивляйтесь, пожалуйста, я знаю и многое другое… Мне известно, например, что вы жена профессора Пузырева, состоите на службе в институте… Сведения эти потребовались для дела…
Она протянула ему вчетверо сложенный листок бумаги и, не оборачиваясь к Семену Семеновичу, выжидательно смотрела на судью.
Он прочитал, спокойно вложил бумагу в дело и, обращаясь к Лозовскому, сказал: