— Ты не поверишь, Семен, как ловко он все обработал. Больного из твоей больницы переманил один, лечили, конечно, другие, а сам Ардалнон Петрович выжидал, когда раб божий Злочевский проведет вскрытие и направит на исследование материал. Тут он сразу же спускается в лабораторию и принимается чудить. Позвольте, говорит, тряхнуть стариной, над чем–нибудь потрудиться. Знает, шельма, что у лаборанта, кроме материала вскрытия Андросова, ничего нет, и, конечно, заполучает его. Посидел, поковырялся, рассмешил прибаутками всех до уборщиц включительно и благим матом вопит: «Эврика, нашел! Вот они, яйца цепня, я их среди тысяч других узнаю…» Никто его, конечно, не проверяет, поздравили с находкой, врач не глядя подписал анализ, и на этом кончилось…
Смеется довольный Злочевский, улыбается Евгения Михайловна, один Лозовский с грустью опустил голову.
— Спасибо, Валентин, — говорит он, — прости, если я тебя чем–нибудь обидел… Кто бы подумал, что изнанка твоя лучше наружного вида…
— Я прошу вас сообщить мне, — обращается к Злочевскому судья, — фамилии сотрудников, от которых вы это узнали.
Валентин Петрович задумывается и смущенно глядит по сторонам. Евгения Михайловна опускает глаза, а Лозовский усмехается.
— Теперь ты понял, Валентин, — говорит он, — почему на суде приходится иной раз помолчать? Вы спрашивали меня, Михаил Герасимович, почему я не отвечал на ваши вопросы, вот вам ответ… Ни мне, ни моему другу совесть не позволяет вовлекать в это дело невинных людей. Ведь истинный виновник собственными руками ничего не делал…
Наступило долгое молчание. Судья привычным движением захлопнул дело и что–то проговорил о предстоящем доследовании.
— Отчего же все–таки умер Андросов? — спросил судья, попеременно переводя взгляд с Лозовского на Злочевского.
— От недоброго сердца Ардалиона Петровича Пузырева, — ответила Евгения Михайловна.
Друзья ушли.
Судья долго из окна смотрел им вслед. Он видел, как Лозовский взял под руку свою спутницу и, нежно улыбаясь, что–то ей говорил… Когда они исчезли из глаз, Михаил Герасимович вернулся к столу, взглянул на дело и ощутил томительную грусть. За дверью его ждали посётители, до начала заседания следовало их принять, а всего у него времени — час. Ни о том, ни о Другом не хотелось думать. Его мысли были там, за поворотом улицы, куда ушли, ставшие ему близкими, его новые друзья.
ПОВЕСТЬ О ЖИЗНИ И СМЕРТИ
Глава первая
Удивительно, до чего наш ум изощрен, до чего изобретателен, когда ему противостоят наши чувства. Как мало значат для него сердце, душа, голос интуиции и могучий дар предков — инстинкты. Что этому непрошеному наставнику, придирчивому судье до чаяний души! Он отравит наши дни бесплодной тревогой, недобрыми воспоминаниями и водворит в сердце разлад. Не силой трезвых убеждений одерживает он свои победы, а назойливым повтором истин, последовательных и безупречных, как судебный приговор. И в радостях, и в печалях, и днем, и среди ночи будут неистово звучать внушения рассудка… Вот и сейчас они уводят меня к печальным событиям, ставшим для меня источником страданий. Напрасны мои старания не думать о них — мой суровый судья не оставляет меня в покое…
Это случилось ранней весной в безоблачный теплый день. В том году как–то сразу отступили морозы, холодное солнце потеплело, и за окном лаборатории замелькали первые вестники весны — краснолобые коноплянки и нарядные овсянки. Мне тогда было не до птиц, и сияние солнца не радовало меня. Виной этому был сотрудник моей лаборатории, мой племянник Антон Семенович Лукин. Он опять куда–то пропал и с конца прошлой недели не показывался мне на глаза. Так бывало с ним не раз: не сказав ни слова, он вдруг исчезал и так же внезапно появлялся. Ничего с ним при этом не происходило, он не болел, не бражничал с друзьями; его неожиданно назначали то в одну, то в другую комиссию, включали в делегацию либо срочно направляли в распоряжение какого–то важного лица. Мне, заведующему лабораторией, об этих назначениях не сообщали, и узнавал я о них из приказа директора института, вывешенного у дверей канцелярии. На этот раз отсутствие Лукина затянулось, и никто толком не знал, куда он девался. Директор ушел в отпуск, не отметив в приказе, куда отбыл мой сотрудник и надолго ли.