Для дальнейших разговоров не оставалось времени. Судорожно–прерывистое дыхание больного слабело и грозило оборваться. Я указал помощнице место за столом, бросился проверить аппаратуру, и, когда вернулся к больному, он уже не дышал. Все зависело теперь от того, удастся ли нам одновременным переливанием крови и нагнетанием воздуха в легкие оживить дыхательный центр и сердце.
— Займитесь переливанием крови, — бросил я помощнице на ходу, — ни секунды промедления… Прибавьте к крови глюкозу… Приступаю к искусственному дыханию.
Я ввел в гортань больного трубку и пустил в ход мехи. Потоки воздуха устремились в легкие. Моя помощница ввела полую иглу в плечевую артерию, и кровь из банки устремилась к сердцу. Пока моя рука раскачивала мехи и глаза следили за состоянием больного, я ни на минуту не умолкал. Я подсказывал ассистентке, как поддерживать давление воздуха в банке, как следить за манометром, и многое, многое другое.
Прошла минута–другая, я взглянул на часы и словно этим разбудил в них дьявола — они неистово застучали.
Отдельные звуки сливались и нависали нестерпимым шумом. Бессильный отделаться от мучительного гула в ушах, я на первых порах растерялся. Какая незадача! Именно сейчас, когда мне так необходимо спокойствие, я терял его. Надо было что–то важное сказать помощнице и что–то самому решить, но мысли в этом шуме словно тонули. Напрасно я искал их. Утраченные, они не возвращались.
— Вы не забыли прибавить к крови перекиси водорода? — необыкновенно громко, чтобы заглушить стук часов, спросил я. — Кровь должна быть насыщена кислородом…
Ответа я не расслышал. Она кивала головой, и живые змейки подтвердили, что все благополучно. Мне пришло в голову перекрыть своим голосом нависший шум, и вдруг стало тихо. У меня отлегло от сердца, и, обрадованный, я, словно обращаясь к некоему третьему, незримо присутствующему в лаборатории, с веселым видом сказал:
— Позвольте, недобрая смерть, вас потеснить… Не упрямьтесь, уступите…
Я не узнал собственного голоса. Хриплый, отрывистый, он удивил мою помощницу. Она подняла голову, и на лице ее отразилось недоумение.
Часы не унимались, стук становился все громче, и я хотел было уже крикнуть: «Остановите их!», как вдруг Надежда Васильевна заговорила, и снова водворилась тишина.
Чтобы подбодрить себя и показать моей помощнице, что присутствие духа не оставило меня, я продолжал разговор с милой ветреницей–смертью.
— Не уступите, все равно потесним вас… Правильно я говорю, Надежда Васильевна?
Не поворачивая головы, она сухо сказала:
— Простите, мне сейчас не до шуток. В нашем распоряжении три минуты.
Ледяной холодок, неожиданно повеявший в лаборатории, меня отрезвил, и, не меняя тона, я спокойно заметил:
— Вы так и не сказали мне, где сейчас начальник госпиталя, что задержало его.
— Не сказала и, вероятно, не скажу, — последовал сдержанный ответ.
Я мысленно себе представил насмешливое выражение ее лица и в душе был доволен, что, занятый работой, не мог взглянуть на нее.
— Не скажете? Почему?
Я напряженно прислушивался к интонации ее голоса: не показалось ли мне, что она мной недовольна? Я, кажется, ничем не обидел ее и не давал повода сердиться.
— Вы спрашиваете, почему? Потому что это не входит в круг моих обязанностей, — по–прежнему сухо ответила она.
«Ей, видимо, не по вкусу наша работа, — решил я, — и со свойственной женщине непоследовательностью она свое недовольство вымещает на мне».
Состояние больного продолжало оставаться без изменений. Массы воздуха насыщали кровь кислородом, растягиваемые легкие посылали нервные сигналы к центрам, регулирз^ющим дыхание, как бы взывали о помощи, кровь омывала сердечные полости, а жизнь не возвращалась.
— Последняя минута, — услышал я напоминание помощницы.
Она стояла около аппаратуры, неподвижная, прямая. Правая рука ее сжимала резиновую грушу, глаза были устремлены на тонометр.
От звучания ли ее голоса или от сознания, что наш труд был, возможно, напрасен, рука моя вздрагивает и по телу пробегает дрожь. Мной овладевает болезненная тоска, какой я не знал еще. Сердце замирает, и ледяной пот покрывает мой лоб. «Что со мной? — спрашиваю я себя. — Я словно студент первого курса… Впервые ли Мне возвращать к жизни больного, впервые ли постигает неудача? Уж не присутствие ли Надежды Васильевны так действует на меня? Вряд ли, нет, нет… Каждый из нас занят своим делом, и мы не мешаем друг другу… Сейчас она объявит, что прошло семь минут, и мы оставим работу. Право, нам спорить незачем. Жаль, что у нас ничего не вышло и, видимо, не выйдет уже… Впрочем, кто знает, у нас еще много секунд впереди…»