– Алёша? Ты?!
А вот сейчас спокойно, Зотов. Собрался внутренне, улыбнулся, кивнул, присел.
– Конечно, я. А ты разве ещё кого-то ждёшь?
Постарела. Нет, пожалуй, устала… Нет блеска в глазах, лоска прежнего.
Всё-таки, постарела. И устала тоже. Шутка ли – шесть лет прошло.
Погасла она, вот что. Как я сразу не понял. Погасла Наташка. Нет свечения больше ни в глазах, ни в волосах… Потускнело всё.
Сколько раз я себе представлял эту встречу, сколько раз снились мне её удивлённые глаза и слёзы, слёзы в этих глазах, и я – неприступный и холодный, но вежливый.
Вот оно, свершилось.
И сейчас и потом – всё по сценарию, Зотов, никакой отсебятины.
– Заставил ждать – извини. Дела… – Послав ослепительную улыбку субтильной официанточке, зарплаты которой хватало на турецкое тряпьё «из мешка», но никак не хватало на приличный педикюр (кто ж её на работу принимал с такими пятками?!), я вновь блеснул часами. Официанточка, сделав стойку, бросилась менять пепельницу, принесла меню и замерла, затаившись, боясь спугнуть большой заказ и щедрые чаевые.
– Ну-с, посмотрим, чем тут у вас кормят, – я раскрыл меню.
– Может быть, вы пройдёте в vip-зал? – официантка сотворила что-то похожее на намаз, там вам будет уютнее, и беседе вашей никто не помешает.
– Нет, радость моя, мы сегодня подышим воздухом. Правда, Наташа?
Моя бывшая жена молча кивнула, хотя… Если бы я сейчас сказал, что мы подышим сероводородом или вообще дышать не будем, она бы согласилась – вряд ли она прислушивалась к разговору.
– Ты уже заказала что-нибудь? Смотри-ка, тут у них и осетринка на вертеле имеется…
– Спасибо, Алёша, я не голодна. А ты – поешь, если хочешь.
– Тогда один мартини-биттер, два шоколадных десерта и два апельсиновых сока-фрэш.
Этот набор развеял безумную утопию-мечту о крупном заказе и щедрых чаевых, и официантка ослабила стойку.
– А ты изменился, Алёша, – за всё это время Наташа впервые посмотрела мне в глаза. – Но, не скрою, мне приятно, что ты не забыл о моих пристрастиях.
– Конечно изменился, – улыбнулся я. – Полысел, поглупел, из брюнета превратился в седеющего шатена. А насчёт пристрастий, это легко – я и сам люблю сухой мартини, только сейчас не могу себе это позволить – за рулём.
Врал я легко, а что поделаешь, ведь это она любила мартини-биттер, и чтоб с зелёной оливкой в бокале; ведь это она была, да и осталась для меня эталоном женского обаяния. Эталоном настоящей Женщины.
Волей-неволей всех женщин я сравнивал только с ней, и ни одна до сих пор не одержала победу.
– Да я не о том, – руки её нервно теребили край скатерти, – ты изменился не внешне, хотя, ты очень хорошо выглядишь; ты внутренне стал другим. Самоуверенный, я бы даже сказала… нагловатый. И потом… Эта одежда… Раньше ты так не одевался. Да и одеколоном дорогим не пользовался.
Моё отражение самодовольно улыбнулось бы, будь здесь зеркало.
«Ещё бы, дорогая. Раньше это было твоей привилегией. Самоуверенность, лоск, экстравагантность – всё это принадлежало тебе. А тот хлюпик-инженер, которого ты бросила шесть лет назад, понятия не имел о самоуверенности. Он был уверен только в одном – в том, что ты его любишь так же, как и он тебя.
Он таскал с рынка авоськи с картошкой, стирал бельё, мыл посуду и устраивал тебя по всем параметрам. По всем, кроме одного. Хлюпик не мог обеспечить тебя так, как ты того хотела. Потому ты и ушла от хлюпика, ушла к сильному, самоуверенному, состоятельному, не взяв из убогой «двушки» в Химках ничего – даже своей косметики.
Зачем? В трёхэтажном особнячке на Рублёвке было всё. Зачем же тащить в новую жизнь старьё…»
– Ты меня не слушаешь, Алёша. Ты женат?
Я увидел, как побелели костяшки её пальцев – до такой степени сжала она бокал с мартини, и начал опасаться за судьбу хрупкого стекла. Осторожно высвободив из её пальцев хрупкую мартинку, я рассмеялся:
– Разве я похож на благоверного супруга и почтенного отца семейства?
– Нет, не похож, – согласилась она и вдруг залпом осушила бокал. – Не так я себе представляла нашу встречу, Алёша.
– Я тоже, – признался я. Но гламурный мерзавец из зеркала думал совершенно иначе…
«…Конечно, дорогая. Я мог бы сейчас с точностью до мельчайших подробностей изложить тебе твои представления. Ты была уверена, что к тебе нетрезвой походкой подойдёт грязный, оборванный, вонючий алкаш и начнёт хныкать, что без тебя жизнь не имеет смысла, что два раза вешался, раза три топился, раз пять стрелялся – и всё мимо; теперь вот мечтает отравиться, только не знает чем. А ты бы подсказала, посоветовала… Яд лучше всего принимать на лету, где-то между седьмым и пятым этажами, тогда точно поможет…»
Не было у меня чувства удовлетворения от спектакля, придуманного Витькой Щукиным и разыгрываемого сейчас мной, ну не было – хоть убей!
Отвращение к себе, вырядившемуся плейбоем, было, жалость к Наташе была, а вот удовлетворения не было.
– Ну, а ты-то как? – Это уже было чистейшей отсебятиной. По нашему сценарию подобного вопроса я задавать не должен был. Почему? Да потому что, само собой разумеется, что меня не интересуют ни её дела, ни она сама.
– Да никак. С Игорем мы расстались три года назад. Расстались эффектно – он выгнал меня на улицу босиком. Теперь вот живу у… подруги, помогаю ей по дому – считай в услужении.
Она упорно избегала смотреть мне в глаза, а руки её по-прежнему теребили край скатерти.
– Ты только не подумай, что я жалуюсь, Алёша. Я всё прекрасно понимаю, в сложившейся ситуации виновата только я. Так что… платят мне, кстати, неплохо. Комната своя. Выходной могу взять, когда нужно, вот как сегодня, например. Просто, я хотела. Ты прости меня, пожалуйста, Алёша, если сможешь. Я ведь понимаю, что все беды со мной происходят из-за того, что я тебя… ну…
– Предала. Так ведь, Наташа? Ты не изменила, не бросила, не ушла, а именно – предала. Но я тебя не проклинал, и в том, что рыцарь твой на белом коне оказался подонком-пешеходом, ты меня не вини.
В этот момент запищал мобильный, честно подыгрывая мне в финальном действии последнего акта.
– Да. Да – я. Скоро буду.
– Ты торопишься, Алёша? – И тут она посмотрела мне в глаза – второй раза за всё это время.
Кто-нибудь, когда-нибудь тонул в глазах любимой?
Пусть предательницы, пусть бывшей жены, но – любимой?
Я вытащил из портмоне зелёную сотенную купюру и небрежно бросил на столик.
– Извини. Мне пора. Рассчитаешься, а я побегу. Да, и звони, если что – номер-то прежний.
Пятнадцать шагов до машины показались мне пятнадцатью километрами, по меньшей мере. Главное – не обернуться сейчас, она только этого и ждёт, а я, если обернусь, играть дальше уже не смогу.
Я подъехал к небольшому одноэтажному зданию, где расположился офис туристической компании «Витур», к зданию, в трёх кварталах от которого, за столиком летнего кафе осталась подавленная, растерянная и уничтоженная мной, единственная женщина, которую я любил и люблю; женщина, бывшая когда-то моей женой и предавшая меня, женщина, которой я хотел отомстить и отомстил, но вместо радости и удовлетворения испытывал лишь горечь и отвращение к самому себе.
Белокурый ангел-привратник нашей фирмы – Анюта – оторвалась на миг от монитора и вопросительно посмотрела на меня. Интересуется девушка – значит в курсе. Видать, Витёк всё рассказал.
– У себя?
– Виктор Николаевич ждёт Вас уже целых полчаса, – попеняло мне неземное существо строго и укоризненно. Заставлять ждать Виктора Николаевича было верхом неуважения к нему – в частности и ко всему человечеству – в целом (таково было мнение по уши влюблённой в шефа Анюты).
Витька сидел за столом в своём кабинете. Плотно прикрыв за собой дверь, я бросил на стол ключи от машины, снял и положил рядом часы.
– Ничего, если я прямо тут переоденусь? Я мигом.
– Брось, а! Ерунда какая… Рассказывай. Сработало?
– Сработало. Растоптал. Уничтожил.