6. В сотейнике растопить 40 гр. сливочного масла и влить 1 стакан процеженного куриного бульона. Когда смесь нагреется, добавить порциями муку (2 ст. л.) и хорошо размешать, чтобы не осталось комочков. Убавить огонь и томить до густоты сметаны.
7. Одну треть теста отложить — она понадобится для «крышки» пирога. Остальную часть теста раскатать и выложить в смазанную маслом форму. На тесто выложить начинку и равномерно залить ее бульонной смесью.
8. Оставшееся тесто раскатать, выложить поверх начинки, защипнуть края и смазать желтком, взбитым с небольшим количеством воды. Сделать несколько проколов кончиком ножа, чтобы выходил пар.
Вот и все, кушайте, Иван Сергеевич.
— Ладно, — покивал Миша, — имей в виду, у меня тут еще Капиталина Лазаренко обнаружилась во вполне играбельном состоянии, «Вишневый сад».
— Ага, как же:
Она ее из Польши привезла и пела у Утесова. Неужто ее записали на семидесяти восьми оборотах?
— Вполне могли, да у нас патефонные пластинки долго выходили, их сорокопятки и долгоиграющие вытеснили только к концу шестидесятых.
— А песня с историей. Я ее слышал и на польском, и на французском, и на английском. А изначально она французская, был такой Луи Гульельми, испанец, точнее каталонец, да еще предки у него из Италии, но жил он в основном во Франции, такой вот европеец в полном смысле слова, иллюстрация глобализма, хотя тогда такого слова не было. Псевдоним он взял французский — Луи Ги. Прославился, когда написал для Эдит Пиаф ее знаменитую «Жизнь в розовом», La vie еп rose. А потом сочинил такой вот легкий джаз, на английском эта песня называется Cherry Pink and Apple Blossom White. Там труба потрясающая в оркестре Переса Прадо. А у нас в школе ее наш оркестрик исполнял, а пел, причем по-польски, наш историк Борис Павлович, пел и на скрипке играл. Еще в его репертуаре была эта — «Раз пчела в ясный день весной», помнишь? Ее потом Евстигнеев пел в «Зимнем вечере в Гаграх». Тоже, кстати, француз написал, Анри Сальвадор, знаменитейшая фигура, можно сказать, французский рок породил на пару с Борисом Вианом... Борис, кстати, не Виан, а Павлович, историк наш, ну чудо что за мужик для учителя пятидесятых-то годов. Пиджак «букле», брюки заужены, галстук завязан ловко. Голоса не повысит. Девки тают. Ох, ну да ладно, про это уже Генкин писал в «Санки, козел, паровоз». А что там на обороте твоей Лазаренко?
— А вот это:
Так что завтра можно послушать.
Уже уходя, ВИ нечаянно задел «мышь» на столе Миши и разбудил заснувший монитор. Остановился: что за очередной рассказик ваяет приятель?
— Всего один вопрос, пожалуйста! — Таким заискивающим голосом обычно обращаются к начальнику, если тебя одолевает желание плюнуть ему в морду, а ты терпишь из последних сил. — Я больше не буду вас беспокоить. Что вы подумали, когда этот мерзавец, угрожая ножом, заставил вас раздеться?
Женщина не впала в истерику, хотя настырность журналиста просто-напросто взывала к этому. Она подняла припухшие от слез глаза и тихо спросила:
— Вы знаете, какую профессию называют древнейшей?
Растерявшийся было парень быстро пришел в себя и ответил с обаятельной улыбкой:
— Насколько я помню, так называли проституцию, торговлю, так сказать, телом.
— Именно, — устало сказала женщина. — А известно ли вам, что называли второй древнейшей профессией?
— И что же?
— Хороший роман написал американец Роберт Сильвестр, вам непременно нужно почитать. Так и называется: «Вторая древнейшая профессия». Это про вас, журналистов. Проститутки торгуют своим телом и получают деньги и презрение общества. Вы тоже торгуете — не телами, ваши дряблые, пропитые и прокуренные тела никто не купит, вы торгуете чужими душами и судьбами, слезами и бедами, товар ходкий, вы неплохо зарабатываете и к тому же получаете известность и уважение. Хочешь подробности о том, что я чувствовала, когда он меня насиловал? Слюни текут? Так вот, ягненок он по сравнению с тобой, мерзавец — это ты. Убирайся, мать твою, а увижу тебя еще раз, выцарапаю твои похотливые гляделки...
«Новый жанр, похоже, осваивает Мишка», — подумал Виталий Иосифович. И, задержавшись на шатком крыльце, решился: