Старого Жана в семье любили, в деревне уважали. Заботливый муж — ни за что не позволит своей Мари тащить тяжелое ведро с водой или корзину с артишоками, любящий дед — никогда не забудет оделить внуков подарками к Рождеству, а уж сосед-то какой — дай Бог каждому такого соседа: всегда поможет, если у кого запарка на ферме или в винограднике, одолжит сотню евро, нальет стаканчик вина, даст добрый совет, захолостит петушка. А уж в последнем деле Жан был виртуоз, имел славу лучшего каплунщика коммуны, а то и всего кантона. Куроводы с окрестных деревень привозили ему молодых петушков и — реже — курочек, чтобы потом вырастить из них каплунов и пулярок для городских рестораторов. Занимался Жан этим делом смолоду, скоро уж полвека. Петушков лишал семенников одним точным движением длинных и сильных пальцев, не прибегая к крючкам и прочим приспособлениям, надрезы делал маленькие, птичек жалел, а совершив операцию, присыпал ранку золой, и новообращенный каплунчик уже скоро гулял по загону — отныне у него была одна забота: клевать зерно и нагуливать нежное мясо. Все эти глупости — топтать кур, гордо потряхивать гребнем, криком встречать рассвет — больше его не волновали, зряшные хлопоты для степенного каплуна. И курочек Жан ловко и щадяще лишал яичников. И они уже не подставляли спины — потопчи, мол, а, как и положено уважающим себя пуляркам, неспешно поклевывали зерна в деревянном корытце да норовили пораньше взлететь на насест и уснуть. Все эти привычные операции давали Жану неплохой доход, и он мог запросто помочь дочке (муж у нее был неуспешный писака, за несколько лет пристроивший только полдюжины рассказов в захудалый журнал, а на скудный заработок учителя литературы в провинциальном лицее не разгуляешься) поменять автомобиль на новый, а внукам обеспечить учение в приличной частной школе. Так и текла ну почти безоблачная жизнь Жана и текла бы себе дальше, не случись с ним вот что...
Тут надобно вспомнить знаменательные, я бы сказал — провидческие — слова бравого полковника Сергея Сергеевича Скалозуба, который, как известно многим, но не Жану, предрекал, что книги сохранят лишь для больших оказий, а также рекомендацию Фамусова для пресечения зла забрать все книги да и сжечь. Ох уж эти книги, скажу я вам, ведь именно они и разрушили благостное течение жизни Жана и его семейства.
Дело в том, что зять Жана непутевый Пьер, сам норовивший, пусть и безуспешно, издать роман, свою домашнюю библиотеку в старинном — бумажном — изводе, сохранять в небольшой своей квартирке не захотел: если возникала у него редкая нужда заглянуть в какой ни то классический том для обострения собственного ума или чтобы стащить удачную метафору, Пьер просто-напросто залезал в Интернет, а несколько сотен книжек перевез в просторный деревенский дом тестя и свалил в любезно предоставленную ему кладовку. Ну не то чтобы свалил — а просто расставил на стеллаже без всякого порядка. Там книги мирно пылились, не тревожимые никем, пока Жан как-то раз, переделав домашние дела и узнав у Мари, что его помощь ей не нужна, решил навести порядок в этой самой кладовке, где и обнаружил на полках Пьерову библиотеку. Сам-то Жан уже с полвека вообще не читал ничего, кроме газет, да и те без особой охоты. А тут, аккуратист от рождения — все его инструменты, весь инвентарь сохранялся им в отменном порядке, — он увидел некое проявление хаоса и решил расставить книги так, как подсказывало ему врожденное чувство гармонии. А подсказывало оно ему немудрящую систему: книги должны выстраиваться по размеру, все томики одного формата — вместе, а не вразнобой. Этим он и занялся и, уже почти закончив приятную и неутомительную работу, обратил внимание на картинку, украшавшую обложку одной из книг: между ничего ему не говорящим именем автора ЭДМОН РОСТАН и названием ШАНТЕКЛЕР был изображен удивительной красоты петух, гордо вознесший пунцовый гребень и широко открывший клюв — Жан словно услышал чуть хрипловатый, громкий, победный петуший крик. Ну как тут было не замешкаться при виде птицы, столь знакомой ему по профессиональной деятельности? Он и замешкался. И открыл густо иллюстрированную книгу наудачу, пристроился тут же на табурете и...
Поначалу читалось трудно: пьеса, да еще в стихах, вот уж к чему Жан был не приучен. Но потихоньку вник в жизнь Птичьего двора — чисто человечью: дрязги, ревность, любовь, предательство, зависть, хвастовство. Старуха наседка то и дело выкудахтывает что-то мудрое, тщеславный дрозд гордится знакомством со столичным воробьем, павлин, надутый денди, не может налюбоваться собой. А над всем этим — романтический, благородный петух, горделивый, с пылающим гребнем, встречает зарю восхитительным пеньем и при этом пребывает в уверенности: не запоет он, так и солнце не взойдет вовсе, не прогонит тьму. О это самозабвенное пенье, гимн Солнцу, свету, жизни, ах, как ненавистен ему мрак — а твари мрака, совы, в ответ ненавидят его и только мечтают, чтоб он замолчал, этот певец света. А Шантеклер, так зовут петуха, еще и влюблен в красавицу фазаночку, и она наконец сдалась, ответила на его страсть. Боже ж мой, какие страсти... Зреет заговор, другой петух, бойцовый, известный дуэлянт Белая Стрела, не знавший поражения, оскорбляет Розу, любимый цветок Шантеклера, и тот бросается в бой, не слушая предостережений друзей и подружки-фазаночки. Ах, как жестоко избивает его Белая Стрела, как ликуют темные обитатели леса — вот-вот певец Солнца упадет мертвым... Но тут над ристалищем нависает тень: это распростер крылья коршун, и все зрители поединка начинают искать спасенья у благородного, пусть и жестоко избитого, окровавленного Шантеклера, а бойцовый петух уже кажется жалким и слабым. В конце концов коршун (или это был ястреб? а может быть, сокол?), восхищенный самоотверженностью Шантеклера, закрывшего собственными крыльями цыплят, улетает прочь. А Шантеклер, откуда только силы берутся, продолжает бой с Белой Стрелой — и побеждает, бойцовый петух бежит...