Хлебнул комвзвода Барышев в сорок первом все что положено и не положено. Полной мерой. Но уцелел. Мало того - еще и воевать научился. И в сорок втором пришлось хлебнуть. А в сорок третьем - чего не воевать?! На гимнастерке комбата красовались два ордена Красной Звезды и орден Красного Знамени. Но более всего гордился он медалью "За отвагу", которой его наградили в сорок первом. Не многим довелось получить такую медаль в тот год. Для людей понимающих значила она не меньше высокого ордена.
Но настоящего подвига, к которому стремился старший лейтенант, совершить ему пока не удавалось. Для этого подходящий случай нужен. Гвардии старшему лейтенанту Барышеву ни единого подходящего для этого случая пока не подвернулось. Но он не унывал. До конца войны было еще далеко, так что надеялся.
И надо отдать должное комбату: уж если самому ему не везло, он делал все, чтобы помочь тому, у кого появлялась хоть малейшая возможность отличиться в бою. Помогал бескорыстно, от всей души... Но, конечно, завидовал. Тут ничего не поделаешь.
- Ты их на четыреста метров подпусти, и точка! И глуши! - инструктировал он лейтенанта Столярова. - Ты Огородникову скажи, пусть под башню бьет... Уязвимое место. Этот попадет. Но четыреста метров, ни больше, ни меньше. Самая хорошая дистанция.
- Понял, - Столяров хотел сказать, что он и сам знает и про Огородникова, и про уязвимые места и про четыреста метров, но удержался, не стал обижать комбата. - Меня, Петр Степаныч, пехота беспокоит. То, что мы с танками будем взаимодействовать, это хорошо. С танкистами споемся. А насчет пехоты майор как-то очень неопределенно сказал. Я так и не понял: будет там пехота или нет?
- Пехота?.. - Конечно будет. Без прикрытия нельзя. А вообще-то - кто их знает... - Барышев остановился. - Орудия направят, танки подбросят, а о пехоте могут и не подумать. Штаб корпуса от передовой далеко, - не любил комбат штабных, и не особенно доверял им. - Могут прошлепать. Если пехоты не будет, туго вам придется.
Он сдвинул фуражку на лоб, почесал затылок, оглянулся на дом, в котором находился штаб полка, словно ждал, что оттуда подскажут, как быть, если пехоту к Лепешкам не подбросят? Столяров тоже остановился и оглянулся. На крыльце дома они не увидели никого, кроме скучающего часового, и, разумеется, никаких указаний, как быть с пехотой, от часового поступить не могло.
- Я тебе пулемет дам, - осенило комбата. - У меня в машине хороший "дегтярь" лежит, новенький, сам пристреливал. Как часы работает. Для себя берег, на всякий случай. Но раз такое дело - бери! Кому-нибудь из своих "старичков" дашь. У тебя там орлы. Что Трибунский, что Мозжилкин, что Птичкин. Пусть отсекает пехоту.
- Спасибо, Петр Степанович, пулемет пригодится...
- Брось, лейтенант, никаких "спасибо". Пойдем собирать взвод в дорогу взвод.
Барышев повеселел. Он отдавал пулемет, который здорово поможет взводу. Себе бы пригодился, а он отдал. Ему для дела ничего не жалко. Если нужно, последнюю гимнастерку снимет...
- И диски бери. Шесть штук, - комбат и в щедрости своей не мог остановиться на половине дороги. - Там, когда фрицы попрут, перезаряжать некогда. Ты им пулеметную засаду устрой. Мне бы туда с вами... Мы бы им врезали!
- Не отпускают, - посочувствовал Столяров. - Наверно, считают, что командир батареи должен заниматься задачами более сложными, более серьезными. - Столяров, как и многие в полку, хорошо знал больное место комбата.
- Не пускают, - помрачнел Барышев. - Прямо по рукам и ногам вяжут. А чего там сложного?! Это с сорокопятками было сложно. Снаряды сорокопяток от их брони как горох отскакивал. Выведешь их на позицию и прощай Родина! А с нашими орудиями воевать одно удовольствие.
Они шагали по безлюдной улице широко и размашисто, а впереди, обгоняя их, плыли две тени. Одна широкая, большая, другая потоньше и почти наполовину короче.
* * *
- Встать! Смирно! - Мозжилкин увидел начальство и, как положено, поднял взвод.
Встали, конечно. Не сидеть же развалясь, когда на тебя комбат идет. Да еще такой крупный и отчаянный комбат, как Барышев. Но на фронте эта команда выполняется не так поспешно, и не так четко, как в тылу. Да и "смирно"... Как бы это сказать?.. Стояли, конечно. И руки по швам... Но не тянулись, не застывали.
- Вольно... - громыхнул комбат. Ему и не надо было, чтобы перед ним застывали. Не строевой смотр впереди, не парад, а бой. - Что, орлы, засиделись, скучно?
- Так точно, товарищ гвардии старший лейтенант, - отозвался Огородников. - Совсем скучно без танков. И Птичкин очень переживает. У него даже совсем характер портиться начинает.
- Переживает, говоришь? Птичкин, почему переживаешь?
- Так ведь серьезная проблема возникает, товарищ гвардии старший лейтенант. А от нее всякие нехорошие мысли происходят.
Хотелось Птичкину потрепаться... Почему бы и не дать ему такую возможность? Барышев был уверен, что шутка перед боем - самое то, что нужно.
- Выкладывай свою проблему, Птичкин. - Разберемся и вредные переживания устраним.
- Вы, товарищ гвардии старший лейтенант, наверно заметили, что я, по своему характеру и устоявшимся привычкам, человек совершенно гражданский?
- Да уж, заметил, - подтвердил комбат. - Но кажется, большинство гражданских привычек сержант Логунов из тебя уже успел выбить.
Успел, - согласился Птичкин, - но частично. Осталось еще вполне достаточно. Я ведь призван в армию временно, для того, чтобы участвовать в сокрушении фашистской военной машины и ее чокнутого фюрера. Получается что-то вроде договора: я уничтожаю танки, их военная машина рассыпается, и я возвращаюсь к гражданской жизни, где люди не ходят в строю. Каждый ходит сам по себе. Мне это нравится.
- Это ты напрасно, - не согласился комбат. - Строй - это красиво.
- Вы не подумайте, я не против строя вообще. Понимаю, многим нравится, и пусть ходят. Никаких возражений у меня по этому поводу нет. Но сам я лучше - по тротуару, не торопясь и не печатая шаг.
- Для того, Птичкин, чтобы ходить по тротуарам, надо, сначала с фрицевскими танками разобраться. - Комбат образно, но вполне понятно каждому военнослужащему сообщил, что, по его мнению, непременно следует сделать "с фрицевскими танками". Взводу понравилось.
- Точно, - согласился Птичкин. Но вместо того, чтобы все это сделать мы сидим. А время идет. Спрашивается, чего сидим?
- Достал ты меня, Птичкин, - Барышев притворился озадаченным. Он привычно сдвинул фуражку на лоб и почесал затылок. - А ведь Птичкин прав, лейтенант, - повернулся он к Столярову. - Чего сидим? Надо с этими фрицевскими танками что-то делать.
- Надо, - согласился Столяров. - Тут, говорят, к Лепешкам фрицы танки подбрасывают. Может этими заняться?
- А что! Рваните в Лепешки, тут всего километров тридцать. Пусть люди делом займутся. Только... - комбат повел взглядом по солдатам, - порядка не вижу. Как они в бой пойдут в таком виде? Распустились...Огородников, ты почему такой расхристанный? Где ремень?
- Здесь ремень, товарищ гвардии старший лейтенант. - Огородников полез в карман и вытащил свернутый в тугой рулончик брезентовый ремень. К третьему году войны кожи на солдатские ремни не хватило и их стали делать из толстых нитей. - Такой день, что забыл про него. У нас, в Чебоксарах, ремень совсем не носят. Когда хорошо покушаешь, штаны без ремня держатся.
- Вот дам я тебе Чебоксары, дождешься ты у меня, - пригрозил Барышев наводчику. - Ты на кого похож? Ремня нет, пилотка на ушах держится, гимнастерка расстегнута... Гвардеец должен быть красавцем, чтобы девки от одного твоего вида млели! Привести себя в порядок! А ты, Григоренко, на кого похож?! Зарос как поп! Позор для всей батареи. Такого патлатого ни одна девка не поцелует.