- Есть, уважаемый, для тебя все есть! Даже две буханки. Такие как ты, кацо, хочешь. Совсем черный! Черней не бывает.
- Так чего же ты, дорогой, сидишь?! Почему ты, генацвале, не несешь это все на стол? Почему людям удовольствие не делаешь? Почему тебе все напоминать надо?!
- Извини, дорогой, что сам не догадался. Для тебя моментально стол накрою - Гогебошвили с трудом поднялся, развел несколько раз руками, разминая мышцы. - Пойдем со мной, Трибунский. Видишь, человек кушать хочет. Хлеб принесем, кашу тоже принесем. Пусть кушает на здоровье!
- Хорошее дело, - согласился Трибунский. - Птичкина непременно надо покормить. Иначе он когда-нибудь выпадет из тельняшки и потеряется... Да и всем поужинать не мешает.
* * *
После ужина Логунов выставил часовых, остальным разрешил ложиться спать. Ночь была теплой... Солдаты здесь же, на траве, расстелили шинели и улеглись. Автоматы прихватили с собой. Лежали, курили, неторопливо переговаривались. Спать никому не хотелось.
- Мабуть, скоро дощ пидэ, - заметил Григоренко, глянув на небо. - Хмарытся...
- Хорошо бы, - Мозжилкин глянул в высь. - И верно, тучи наплывают. Хорошего бы сейчас дождика, может фрицы и не пойдут. Они ни морозов, ни дождей не любят.
- Сейчас для дождя плохое время, - вздохнул Булатов. - Люди сейчас хлеб убирать надо. А как убирать, если дождь, если вода кругом? Мы в сорок первый никак хлеб убрать не могли. По вся Башкирия дождь шел. Надо государству хлеб сдавать, надо Красная Армия кормить, а дождь вся пшеница повалил. Солома загнил, зерно прорастал... Прямо даже плакал старики, когда смотрели, как хлеб пропадал.
- А-а, какое несчастье, - цокнул языком Гогебошвили. - Весь хлеб пропал?
- Нет, не весь... Много собрали, почти всю хлеб. Все, кто мог, в поле вышел, и старики, и дети. Серпами убирали, потом сушили. Плохой зерно получился, совсем худой, но все равно хлеб. С тех пор дождь не люблю. Когда дождь идет, сразу про тот хлеб вспоминаю.
- А у нас хлиб убралы. Пид озимые як раз доща трэба.
- У вас другой земля, другой погода, - согласился Булатов. - У нас озимый пшеница не сеют... Знаешь, Григоренко, к нам однажды ягоду очень вкусную привезти с Украины. Совсем еще весна шел, а ягода уже выросла. Как вишня, только большая и сладкая. Забыл, как называется... У вас такая растет?
- То чэрэшня... Ни, нэ растэ у нас, Булат, бильш чэрэшня. Нимци биля хат вси дэрэва повырубалы.
- На дрова?
- Ни, боятьця, що из-за дэрэва гранату в викно кынуть, або з ружжа пульнуть. Воны усэ повырубывалы, щоб за вэрсту було видно, хто до хаты йдэ.
- Ты извини, Григоренко, - Трибунский подвинул свою шинель поближе. - Я вот что хочу спросить: очень тяжело было в оккупации?
- А як ты думав... Адразу, що из иды було, усэ забралы. Потим худобу усю подчистую. Хлопцив та дивчат - в ниметчину. Потим и сэло спалылы.
- Как же вы жили?
- Мы? - Григоренко как-то странно посмотрел на Трибунского. - Батько з сорок першого на фронти. Маты в зиму вмэрла вид запалення легких. Старшый брат у полицаи нэ пишов, його нимци вбылы. Мы з дидом в партызаны подалысь. Так и жилы...
- Григоренко свернул цигарку, выбил "катюшей" искру и, будто забыл о разговоре, долго раздувал тлеющее красное пятнышко.
- Всем спать! - велел Логунов. - Завтра наговоритесь.
Замолчали. И верно, спать пора.
Логунов закинул за плечо автомат и пошел проверять посты. Благо идти далеко не пришлось. У второго орудия дежурил Баулин.
- Все в порядке, товарищ старший сержант! - доложил он. И тут же добавил с удовольствием: - А небо затянуло. Красота!
- Спать хочешь? - спросил Логунов.
- Очень хочу, - признался Баулин. - Вроде держишься, а сон втихаря подкрадывается и наваливается, аж терпеть невозможно. - Баулину хотелось скоротать время разговором. - Хоть бы дождь, что ли, пошел, сразу бы сон разогнало.
- Где я тебе дождя возьму, - поддержал разговор разгадавший хитрость солдата Логунов. - Ты потерпи. Главное - не стой, ходи больше. Взвод спит. Тебе сколько еще?
- Через час Глебов сменить должен.
- Час быстро пролетит. Ты главное - прислушивайся. Ночь тихая, раньше услышишь, чем увидишь...
У первого орудия Логунов застал двоих - Гольцева и Земскова.
- Не спится что-то, - объяснил Земсков. - Нога побаливает. А ему повеселей.
- Ни к чему вдвоем, - не согласился Логунов. - Завтра бой, силы беречь надо. Гольцева скоро сменят. А тебе как раз и полежать.
- Належался. А при разговоре про ногу забываю. Тут у нас с Гольцевым разговор интереснейший.
- Как хочешь, твое дело.
- Товарищ гвардии сержант, а вопрос задать можно? - спросил Гольцев.
- Задавай.
- Вы, говорят, с сорок первого года воюете?
- С сорок первого.
- Когда война началась, вы что подумали?
Логунов вгляделся в белеющее в темноте лицо Гольцева, но, как ни старался, выражения глаз не уловил и не понял, к чему тот задал этот вопрос.
- Умного ничего не подумал. Подумал приблизительно то же самое, что и ты.
- Так я же думал, что мы их сразу разгромим и уже через месяц будем в Берлине.
- И наверно, тебе было обидно, что ты не успеешь повоевать и покрыть себя славой?
- Примерно так.
- И был уверен, что после нападения Гитлера в Германии революция начнется, - подсказал Земсков.
- Конечно, - подтвердил Гольцев. - И про революцию тоже...
- И я рассуждал примерно так.
- А когда фашисты нажали? - не отставал Гольцев.
- А когда нажали - пошел воевать.
- Я не об этом. В сорок первом, в сорок втором вы были уверены, что победим? Тогда так отступали, что газеты страшно было читать, радио слушать страшно. Вы в это время верили?
"Верил или не верил?" - Логунов вспомнил первые дни войны.
Он пришел в райком комсомола. Думал - ему там дадут направление в военкомат, чтобы в армию взяли. Досрочно, добровольцем. А секретарь райкома, девушка лет на пять старше его, Валя Андрушкевич, осунувшаяся, с усталыми глазами, встретила его, как будто только утром они виделись.
- Логунов, - сказала она, едва он вошел в кабинет, - хорошо, что пришел. Хотела посылать за тобой. Собери человек десять хлопцев покрепче и идите по этому адресу. Будете помогать переоборудовать школы в лазареты, - и протянула ему бумажку с адресом.
Он начал говорить ей про фронт, про военкомат, про то, что он не может по адресу... Она терпеливо слушала его. А когда умолк сказала:
- Логунов, раненых очень много. Их спасать надо. Иди.
После этого он не мог спорить, доказывать. А она попросила комсомольский билет. На страничке, где стояла последняя отметка об уплате членских взносов написала: "Секретарь райкома В. Андрушкевич" и поставила дату.
- Это на всякий случай, - объяснила. - Мало ли что может случиться... До свидания, Логунов.
Больше он ее не видел... Переоборудовали школы. Потом принимали раненых, потом помогали их отправлять. А потом немцы подошли к самому городу.
Верил или не верил?.. Логунов вспомнил, как подполз он к окопу, вырытому на окраине города, может быть, всего в километре от госпиталя, раненых из которого уже вывезли, как неуклюже скатился в этот окоп. Подобрал винтовку, несколько рассыпанных на земле обойм и лег в цепь. Никто не спросил его ни о чем. В те дни нередко случалось, что к взводам прибивались штатские парни... Потом уже, когда они вышли из боя, политрук, командовавший ротой, спросил, откуда он, кто такой и что думает делать дальше. А больше ничего не спросил, в бою и так все видно. Политрук записал фамилию, год рождения и велел старшине поставить на довольствие.
Их рота уходила из Смоленска в числе последних.
Тяжело они отступали. Но и тогда, в беспросветном сорок первом, не было у него даже мысли такой, что немцы могут победить в этой войне...