"Надо было утром сделать перевязку. Теперь придется ждать, пока бой закончится. Долотову плохо. Обойдут они его. Отходить парню надо. Но пока патроны есть, архангельскому медведю и в голову не придет, что можно отойти. И отсюда не прикажешь. А они уже близко. Как бы гранатой не достали".
Только успел подумать Логунов, и неожиданно поднялась из ячейки небольшая темная фигурка и тут же исчезла. Рванула граната. Снова поднялся Долотов и снова рвануло. Не они его, он их гранатами достал. Это только Долотов так смог. Ничего не скажешь. Силен архангельский парень. Лимонками достал фрицев наверно метров за сорок, а то и дальше... Разметал цепь перед ячейкой. И опять заработал "дегтярь". Держится Долотов.
А у Угольникова плохо. Слишком близко подошли фрицы к орудию... Стрелять уже нельзя. Отбиваться автоматами... А что автоматы? Их там пятеро, а фрицев не меньше чем полсотни и тоже с автоматами. Пропадает расчет... Выручать надо. Как?.. Если отсюда ударить, осколочными?.. Уложить цепи фрицев, разметать... Дурь... Слишком опасно. Фрицы рядом с орудием. Уйдет один снаряд на "пятачок" и нет расчета... Нельзя так рисковать. А если фрицев не остановить... Тогда все... хана... пропадут ребята. Сам сумел бы положить снаряд метрах в ста от "пятачка"? Вообще - сумел бы, - решил Логунов. - А сейчас не сумею. Голова болит, соображаю плохо. Птичкин или Григоренко? Птичкин несколько дней к прицелу не подходил... Григоренко сегодня стреляет, набил глаз... значит ему...
- Мужики, надо ударить по фрицам, что идут на орудие Угольникова, - Логунов или понял что другого выхода нет.
- Чего? - не понял Птичкин. - Из автоматов не достанем.
- Осколочными.
- Так это же... - Птичкин понял и растерялся.
- Перебьют расчет.
- А если ударишь по своим?
О таком и думать не хотелось. Ударишь по своим - трибунал! Это точно. А потом всю жизнь еще и казниться будешь.
- Не я. Григоренко.
- Я?! - теперь Григоренко не понял. Есть Логунов, Есть Птичкин. А стрелять ему. - Не, я нэ можу.
- Больше некому, Григоренко. У меня башка трещит, плохо соображаю. Птичкин почти неделю к прицелу не подходил. Ты сегодня стрелял, Григоренко. Хорошо стрелял. У тебя глаз привык, понимаешь?! Это самое главное. Так что получится... Только ты. Больше некому. Надо выручать расчет. Не поможем - перебьют ребят.
Григоренко молчал, только головой покачивал, отказывался стрелять.
- Выхода нет, Григоренко. Ты посмотри, какая орава на них прет, а их всего пятеро. Может сейчас еще и меньше. Приказать я тебе не могу, а уговаривать некогда.
- Не, - отказался Григоренко. - Не смогу я. Промажу.
Птичкин стоял рядом. Молчал.
- Фрицам один рывок. Ребята их не сумеют остановить. Нам что, ждать, пока фрицы ворвутся на "пятачок" и перебьют наших? Тогда стрелять будем?..
И почувствовал: понял Григоренко, что другого выхода нет. И стрелять придется ему.
- Ты по краешку по самому. Главное - зацепить фрицев, они побегут. - Надо выручать ребят. Пока я тебя уговариваю, их перебить могут.
- Цэж, колы попадэш по краюшку...
- Все, решили. Пять снарядов. Они побегут. Тогда еще пяток, вдогонку. Ты сумеешь!
- Ну-у-у... - тянул Григоренко...
- А я к Угольникову. Приглядывайте за мной. Как только доберусь до расчета, открывайте огонь. Не доберусь - тоже стреляйте.
* * *
Логунов прикинул расстояние, отделяющее его от второго орудия, перебросил за спину автомат, осторожно выполз из "пятачка"... Все, пошел... Быстро поднялся и пробежал метров пятнадцать. Возле ног вспыхнули фонтанчики взрытой пулями земли. Упал и быстро отполз в сторону. Прижался щекой к траве, а она, оказывается, теплая. И земля теплая. Не хотелось вставать... А надо. Еще пару секунд... Медленно считал... Три... четыре... пять... Резко вскочил и сделал еще один бросок - опять метров на пятнадцать... Добираться приходилось по чистому полю. Дурное дело. Мишень. Можно было и под прицельный огонь попасть, и под шальную пулю. Логунов вскакивал, перебегал, падал. Запоздалые автоматные очереди резали воздух над его головой, а он полз, обдирая руки, вскакивал, бежал, падал и снова полз.
* * *
- Смотри, сержант, Логунов к нам добирается, - сообщил Булатов. - Зачем сюда ползет? Здесь помирать придется.
- Чего это его понесло? - удивился и Угольников. - По полю, как заяц скачет.
- Раз торопиться к нам, значит по делу, - рассудил Мозжилкин. - Просто так, чтобы поговорить, не побежал бы.
- Подождал бы со своим делом.
- Видно не может ждать...
- Так не добежит же. Срежут мужика.
- Не, не срежут. Раз бежит под огнем, значит дело важное. Значит повезет. Оно так бывает, добежит, - решил Мозжилкин.
И верно, повезло Логунову, добежал. Точней - дополз. Последних метров тридцать - только ползком, головы не поднимешь. Пули, как шмели вжикают, непонятно как не зацепило. Дополз и рухнул на "пятачок".
- Ты чего?! Жить надоело?! - сердито встретил его Угольников.
Объяснять было некогда. Сейчас Григоренко огонь откроет.
- Всем лечь! - закричал Логунов. - Всем лечь!
Никто не послушался: чего ложиться, дело к концу идет... Надо фрицев встречать.
- Сейчас наши ударят! - рявкнул Логунов. - Первое орудие, осколочными! Ложись!
Дошло. Поняли. Такая вот хрень получалась... Прицел пять, по своим опять... Наши - по своим. А!.. Все равно умирать, так с музыкой, вместе с фрицами... И хлипкая надежда: а может обойдется, может не зацепит... Рухнули, вжались в землю.
И Логунов лег. Легче стало на душе. Сумел добежать, сумел предупредить, а это главное.
Тут и рвануло. Вроде, сразу за бруствером. В небо столб земли и осколки над головой зашелестели, достали аж за дальний край "пятачка". И еще раз рвануло, опять где-то рядом. И еще... Не знаешь, куда следующий снаряд угодит...
Последнее дело, вот так лежать. Когда бой идет: ты стреляешь, в тебя стреляют. Занят. Каждую секунду занят. Думать некогда и бояться некогда.
А если лежишь под огнем. Просто лежишь. Бывает у солдата на фронте подобное "свободное время". Тогда и начинаешь думать. Всякое в голову приходит. Потом не все и вспомнишь. А вспомнишь, так никому рассказывать не станешь.
* * *
Григоренко остался возле прицела. Сел на станину и смотрел в сторону "пятачка", где находился расчет Угольникова.
Гольцев так и не понял, что Григоренко сделал. Ну, выстрелил несколько раз. Так он и раньше стрелял. А Птичкин и Трибунский достаточно повоевали, чтобы понять. И смотрели на парня с удивлением и великим уважением.
- Ты такой наводчик, Григоренко, - Птичкин не мог найти подходящее слово, которое могла бы объяснить, какой Григоренко наводчик. - Такой наводчик... Понимаешь, Григоренко, таких наводчиков вообще не бывает. Как ты это сумел? Десять снарядов уложил...
Григоренко не ответил. Будто и не услышал. Лицо у него было усталым, осунулся, будто весь день мешки таскал, или грузил что-то тяжелое... Все обошлось. И он не мог понять, как это получилось. Не верилось ему, что все обошлось. Есть в баллистике какая-то умная формула, которая объясняет закономерность рассеивания при стрельбе. И по этой формуле, хоть один снаряд, из десяти, да должен был лечь на "пятачок". А больше и не надо было. Григоренко этой формулы не знал. Он, кажется, даже не знал, что такое "баллистика". Просто понял, что стрелять надо и очень боялся, что снаряд может уйти к своим. Но обошлось. И сейчас, когда все кончилось, у него, внутри как будто что-то оборвалось. Ничего ему сейчас не хотелось, ни стрелять, ни разговаривать, ни думать. Просто сидел бы и смотрел в никуда.
* * *
Еще один снаряд ударил совсем рядом... Еще один... "Сейчас еще... - Логунов вжимался в стенку "пятачка"... - Куда ударит следующий? - А следующего не было. - Должно быть десять, - соображал Лгунов. - А сколько прошло? Надо было считать... Нет, наверно все... Кажется получилось. Надо встать и посмотреть. - Вставать не хотелось. Если бы сейчас командир приказал - вскочил бы. - А приказа нет, значит можно лежать... Вдруг вспомнилось: он сам сейчас командир взвода. Ему и вставать первым, и других поднимать".