Выбрать главу

- Сейчас соберусь, - сказал Птичкин.

- Ты присматривай за Гогебошвили, чтобы не зарывался. Нам шофер нужен. Действуйте быстро и осторожно. Надо наверняка. Я к Угольникову. Когда будете готовы, махни рукой. Откроем огонь. После третьего снаряда выходите.

* * *

Угольников велел открыть два ящика осколочных.

- Ты только попробуй промазать, - скрипел он, - если с первого снаряда этого фрица в рай не отправишь, я тебя из взвода выживу. Сам пойду к командиру полка просить, чтобы тебя к Белякину в помощники определили. До конца войны будешь портянки считать.

Мозжилкин привык к перепадам настроения у своего командира и не обращал внимания на скрип. Он поглубже натянул пилотку, поглядел на корректировщика в бинокль, прикинул расстояние, подумал немного, установил прицел и, медленно подкручивая маховички наводки, повел ствол.

- Готово, - коротко доложил он.

Логунов дождался знака Птичкина и дал команду открыть огонь.

О портянках и сухарях не могло быть и речи. Первым снарядом корректировщика сдуло. Второй и третий обрушили край балки.

* * *

Птичкин и Гогебошвили бежали, сколько было сил. У каждого на боку сумка с гранатами, за плечами автомат. Им казалось, что если не пригнуться, то снаряд или мина непременно заденут, так низко пролетали они над головой: наши снаряды с негромким, но грозным шелестом, их мины, завывая и скрипя так, что мурашки по коже. И только одно спасение от них - как можно быстрее вперед... Там, ближе к оврагу, можно опуститься на землю и ползти, прижимаясь к ней, не отрываясь от нее. А это совсем другое дело. Бежали, задыхаясь от напряжения, не чувствуя ни тяжелого автомата, ни гранат, ни сапог. Вот такое бывает у солдат "второе дыхание".

Когда они приблизились к балке метров на сто, Лагунов прекратил огонь. Птичкин и Гогебошвили тут же рухнули на землю. Взвод уже ничем не мог им помочь. Теперь все зависело от самого простого: заметят их или не заметят?

Пока не заметили. Надо было быстро ползти к балке, а они теряли драгоценные секунды. Лежали, задыхаясь, ловили воздух широко открытыми ртами.

Первым опомнился Птичкин. Он осторожно поднял голову, огляделся. Гогебошвили лежал рядом, рукой достать.

- Вперед, - едва слышно, хотя услышать его никто, кроме Гогебошвили, здесь не мог, прошептал Птичкин, - вперед...

И пополз, вжимаясь в землю. Нужно было сейчас слиться с ней, стать невидимыми. Полз Птичкин ловко и быстро. Морская пехота - моряки сухопутные, плавать некоторые не умеют, а ползать должны как следует.

Гогебошвили ползать не умел. Ни разу в жизни ему еще не приходилось ползать. Даже в армии. Он и в армии на машине гонял. Способу, которым продвигался в сторону балки Гогебошвили, нет названия на русском языке. Может быть, на грузинском есть, а на русском нет. Он ковылял, переваливаясь с бока на бок, опираясь то на колени, и локти, то на ладони, то просто подтягивался на животе... А курлыкающие над головой осколки заставляли его прижиматься грудью к земле. И думал он в это время только об одном: - нельзя отстать от Птичкина. Все, что у него имелось из силы, терпения, гордости и самолюбия, - он вкладывал сейчас в то, чтобы не отстать.

Птичкин подполз к краю балки, оглянулся, махнул рукой Гогебошвили: быстрей, мол... Затем осторожно заглянул вниз. Прямо под ним, уставившись трубой в небо, стоял миномет. Метрах в десяти разместился второй. Возле них суетились солдаты. Одни подавали мины, другие бросали их в трубы минометов.

Притащился Гогебошвили и лег рядом, уткнулся носом в землю. Весь запас сил парень израсходовал, но добрался. И все, больше уже ничего делать не мог. Птичкин осторожно похлопал напарника по плечу. Тот поднял голову, понял... Но не было у него сил что-то делать... Птичкин стал вынимать из сумки гранаты. Гогебошвили сжал зубы и тоже открыл сумку.

- На счет три, - шепнул Птичкин.

Гогебошвили кивнул.

Они подтянулись к краю оврага.

- Один... Два... Три! - прошептал Птичкин.

Оба одновременно приподнялись и бросили вниз, на позиции минометчиков, по гранате, по второй, третьей... Громыхнули взрывы. Особенно сильно рвануло после четвертой пары: попало в лоток с минами.

Птичкин вскочил на ноги. Один миномет лежал, зарывшись жерлом трубы в землю. Другой скособочился на одной ноге, поджав другую, перебитую осколком. А в стороне и возле самих минометов лежали вжавшиеся в землю солдаты. Птичкин бросил последнюю гранату, рванул из-за спины автомат и стрелял, пока не кончились патроны в диске.

Рядом строчил автомат Гогебошвили.

- Собаки! Бешеные собаки! - кричал, Гогебошвили. И еще что-то кричал по-грузински, длинное и злое. Птичкин не знал грузинского языка, но понимал, что это ругательства. Закончил Гогебошвили на чистейшем русском, вполне понятном Птичкину языке.

* * *

- Ну как, порядок? - встретил их Логунов.

- Разделали гадюшник... - Птичкин был доволен вылазкой. - Оба миномета вдрызг.

- А расчеты?

- Какие могут быть сомнения... - Когда Гогебошвили поднялся на краю балки, с гранатой в одной руке, автоматом в другой, и стал ругаться, минометчики пришли в ужас.

- Подожди, дорогой, - остановил его Гогебошвили, - я не ругался, это я с ними так разговаривал.

- Ты ругался. Вы бы слышали, как ругается этот сын гор. В жизни такого не встречал, даже в портовой пивной. А туда приходили крупные специалисты. Он ругался, как сапожник, которому выплатили премиальные. И сразу на двух языках.

- Не трепись, - попросил Логунов. - Они что, удрали?

- Почему удрали? Не за этим мы туда ползли, сбивая коленки. Так, генацвале?

- Так, - подтвердил Гогебошвили.

- Можешь записать: при смелой вылазке наших артиллеристов уничтожено два батальонных миномета и до пятидесяти солдат противника.

- До двадцати, дорогой, - поправил его Гогебошвили.

- Хорошо, - не смутился Птичкин. - До тридцати.

- Двадцать! - стоял на своем Гогебошвили.

- Ну что ты пристал, - возмутился Птичкин, - тебе что, фрицев жалко? Нет, я его взял с собой, - обратился он за сочувствием к Трибунскому, - хорошее дело для человека сделал. Так он мне теперь слова сказать не дает. Ну что ты так смотришь на меня, дорогой? Ну что ты так смотришь? Я же говорю, уничтожено два миномета и двадцать фашистов.

- Сержант, танки пишлы, - доложил Григоренко.

* * *

Пять танков по-прежнему обстреливали деревушку. Сейчас из-за холмов вышли и двинулись к деревне еще две группы, по четыре танка в каждой. На броне сидели автоматчики. Танки шли медленно, осторожно, будто прощупывая брод в реке. То один, то другой делал короткую остановку, стрелял и снова двигался вперед.

Получалось, по четыре танка на каждый наш, да еще один в остатке. Если бы немецкие машины оказались сейчас поближе к орудиям, Логунов открыл бы огонь. Но стрелять почти за два километра? Толку от такой стрельбы никакого. А орудия демаскируешь. Оставалось одно: смотреть на танковый бой и дожидаться своей очереди.

Наши танкисты подпустили немцев к околице и ударили в упор. Застыла одна немецкая машина, слетела гусеница у другой, и он завертелся на одном месте, задымила третья. Остальные, продолжая стрелять, подходили к деревне, ныряли в стелющийся по земле дым пожара и исчезали между домами.

* * *

Танковый бой шел в селе. Суматошный и совершенно беспорядочный танковый бой между домами, сараюшками, курятниками. Бой, во время которого никто никого толком не видит, никто не знает, где свои, где чужие, и каждая машина действует на свой риск и страх, каждый экипаж воюет сам по себе. Бой с засадами, неожиданными выстрелами из-за угла, без фронта, без тыла, без флангов.