Куда ты, Птычкин, дывышься! - закричал Григоренко. Вин жа нам пушку спортыть!
- Я ему испорчу! Его родная мама не узнает, - откликнулся Птичкин, - на, холера, получай!
Он вогнал в борт танка один за другим два снаряда. Внутри машины что-то рвануло...
В этот момент снаряд разорвался прямо на позиции орудия.
Логунов услышал этот взрыв в суматошном грохоте боя и посмотрел в сторону первого орудия. На позиции было безлюдно. Пушка молчала. Не пригибаясь, не обращая внимания на режущие воздух пули и осколки, он добежал до орудия.
У ящика со снарядами, широко раскинув ноги, лицом вниз лежал Григоренко. Левая рука вытянутая вперед, зажала снаряд. У стены "пятачка" сидел Гогебошвили. Он увидел Логунова и попытался подняться, но упал. Снова попытался и опять упал. Что-то у него было с ногами. Отброшенный взрывом от прицела, лежал, уткнувшись лицом в стенку раскопа, Птичкин. Посеревшая от пыли тельняшка была разрезана на спине острым осколком, из раны сочилась кровь. И только Гольцев, кажется, уцелел. Он сидел на земле и бессмысленно глядел остекленевшими главами на Логунова.
- Жив?! - крикнул ему Логунов. И Гольцев как будто проснулся от этого окрика. Он помотал головой, как это делает собака, отряхиваясь от воды, задвигал челюстью, будто дожевывал что-то, и сплюнул черную от набившейся в рот земли слюну.
- Жив... - сказал он, удивленно и стал быстро ощупывать голову, грудь, руки, ноги, чтобы самому убедиться... Живой я!
- Снаряд! - заорал Логунов. - Какого черта разлегся! Снаряд! - И стал наводить на ближайший танк.
Он слышал, как закрылся замок, выстрелил, промазал, выстрелил еще раз... И вдруг увидел, как тяжелая стальная башня, словно воздушный шарик, взлетела, повисла на какое-то мгновение в воздухе и рухнула на землю.
* * *
Мозжилкин подбил крайний на своем фланге танк. Но экипаж уцелел, и орудие продолжало вести огонь. Пока Мозжилкин добивал его, к позиции устремился другой танк. Опытный водитель вел его быстро и осторожно. Вместо того чтобы пойти на орудие в лоб, он все время менял направление, отворачивая то в одну сторону, то в другую. Мозжилкин целился, стрелял, но какой-то долей секунды раньше танк, как будто водитель его чувствовал намерение Мозжилкина, сворачивал, и снаряд летел мимо. А танк неумолимо приближался к орудию. Пушка его не замолкала, но при этой карусели он тоже не мог сделать ни одного точного выстрела. Ругался и грозил Угольников, мрачно сопел Баулин, юлой вертелся, подавая снаряды, Булатов, а танк оставался неуязвимым. Мозжилкин вспотел от напряжения. С таким хитроумным водителем, с такой точной маневренностью опытный наводчик встречался впервые.
Никто из занятого этим поединком расчета не заметил, что еще один танк шел к второму орудию.
Только Земсков видел это, но пулеметом танк не остановишь. Кляня свою беспомощность, Земсков все-таки полоснул из "дегтяря" по смотровым щелям водителя. Танк на мгновение остановился и выстрелил по назойливому пулемету, но промахнулся.
Земсков ответил длинной очередью по башне. Потом снова прошел строчкой по щели водителя.
Танк развернулся и пошел на пулеметную ячейку, давить дурака-пулеметчика.
"Другое дело, - Земсков не верил, что удастся отвлечь на себя танк. И вот - получилось. - Теперь мы тебя хорошей противотанковой гранатой угостим..."
Танк, громыхая гусеницами, шел на пулемет. Всего какая-то сотня метров разделяла их: бронированное, дышащее огнем чудовище и русоволосого паренька, укрытого от пуль и снарядов всего лишь хлопчатобумажной гимнастеркой. Но у Земскова были две противотанковые гранаты. Не так уж мало...
- Иди сюда, - поманил танк Земсков, и опять ударил по смотровым щелям водителя.
Водитель не выдержал, свернул.
В это мгновение их увидел Мозжилкин, который разделался, наконец, с самым трудным в своей солдатской жизни танком. Увидел, понял угрожающую Земскову опасность и, насколько это возможно, быстро повел в их сторону ствол орудия.
Танк же, отвернувший было от пулеметной очереди, словно опомнился, понял, что ничем ему не грозит этот пулемет, развернулся и пошел на ячейку.
Земсков снял с бруствера пулемет, взял в каждую руку по противотанковой гранате и присел на дно ячейки. Надо было дождаться, пока танк пройдет через окоп, потом подняться и бросить ему вдогонку гранаты.
Но танк не стал переползать через ячейку. Он остановился прямо на ней и завертелся на одной гусенице.
Над головой у Земскова потемнело, от скрежета гусениц и рева мотора заложило уши, и тяжелая земля рухнула, навалилась на него...
Танк вертелся над ячейкой Земскова, когда Мозжилкин выстрелил. Машина дернулась и застыла. Не в силах остановиться, Мозжилкин всадил ему в броню еще один снаряд. Хотел добавить, но не успел. Возле орудия взметнулся столб земли. Густым градом рассыпались по щиту осколки. Сбитый с ног ударной волной, Мозжилкин с трудом приподнялся. Острой болью ломило виски, резало глаза. Боль - для солдата привычна. Мозжилкина поразила тишина. Не было слышно ни выстрелов, ни взрывов, ни какого-нибудь разговора. Он подумал, что очень долго лежал без сознания. Так долго, что бой за это время закончился, и взвод то ли погиб, то ли уже покинул высоту. А его не нашли.
И от мысли, что он здесь один, Мозжилкину стало совсем плохо. Он с трудом добрался до бруствера и выглянул...
В поле, по-прежнему полыхал бой. Танки стремились к высоте. Рвали землю снаряды. В клубах чада и пыли, как молнии, сверкали короткие вспышки на позиции первого орудия.
Мозжилкин понял, что оглох. Он знал - такое нередко бывает при контузии, но не представлял, что так тяжело переносить тишину. Открытие, что бой продолжается, в какой-то мере успокоило его. Стало легче: пусть оглох, но зато со взводом, со своим. А где они?
Угольников лежал на земле оправа от орудия. Голова у него была неестественно приподнята, и острый подбородок упирался в землю. Широко открытые глаза застыли, а лицо стало белым, совершенно белым, как мел. На боку, подогнув колени и скорчившись, как во сне, лежал Баулин. А рядом - снаряд, который он так и не донес до орудия. Возле станины сидел на корточках Булатов. Левой рукой он бережно придерживал окровавленную, искромсанную осколком правую руку. Расширенными круглыми глазами с ужасом смотрел на наводчика, на его залитое кровью лицо.
- Чего смотришь! - закричал Мозжилкин. - Снаряды давай! Снаряды давай!
Булатов что-то беззвучно прокричал в ответ. И Мозжилкин подумал, что заряжающий не слышит его. Может быть, тоже контужен и тоже лишился слуха.
- Снаряды! - крикнул он еще раз, на всякий случай. И чтобы Булатов его понял, если даже оглох, показал пальцем на Булатова, потом на ящик со снарядами, потам на казенник орудия.
Булатов снова что-то беззвучно прокричал и подхватил левой рукой снаряд. Прижимая к груди окровавленную правую, он на коленях подобрался к орудию и сунул снаряд в приемник. Потом повернулся и пополз за другим снарядом. И только сейчас Мозжилкин увидел, что ступня правой ноги у Булатова в крови.
Он сжал зубы, чтобы как-то унять головную боль, склонился к прицелу. В глазах потемнело... Мозжилкин потер лицо руками, размазывая кровь. Опять прижался глазом к окуляру: поле, чистое поле и более ничего... ничего... Наконец какой-то танк вполз в окуляр... Вот и хорошо... Не надо искать... сам пришел... Мозжилкин навел перекрестие на машину и выстрелил. Пораженный снарядам танк прошел еще с десяток метров и застыл.
Это был хороший выстрел. Мозжилкину даже показалось, что он видит дыру в лобовой броне и паутину расползающихся от нее трещин. И пожалел, что Угольникова уже нет. Угольников обрадовался бы такому выстрелу.