«Дано указание о выделении вам самолета, догоняйте пароход».
Четыре часа бешеной гонки на катере, — вот он пароход! Поднялись на борт.
Не медля ни минуты, Молоков попросил Каманина показать ему самолет.
Спустились в трюм. Каманин указал на машину, выкрашенную в темно-голубой цвет, с цифрой «2» на борту. Так и вошел потом этот самолет в историю челюскинской эпопеи как молоковская «голубая двойка».
В своем дневнике Молоков записал:
«Сегодня мне показывали машину, на которой я должен лететь. Она очень старенькая, и, говорят, мотор уже имеет 108 часов налета. Но это ничего. Я рад, что мне дали хоть такую машину. Мы уж с ней по-стариковски поработаем. В общем, все, что от меня зависит, я сделаю и до лагеря долечу».
Но после первых же полетов пилот изменил мнение о качествах «голубой двойки».
Вот другая запись из дневника:
«Я с ним познакомился по-настоящему и проникся к нему уважением… Честь и хвала самолету Р-5. Он оказался очень прочным и допускал возможность работы при наличии неблагоустроенных аэродромов. В пилотажном отношении машина также обладает прекрасными качествами».
С Василием Сергеевичем летел отличный бортмеханик Пилотов. Он неустанно и бережно заботился о машине, и она не подвела.
Опередив события, следует рассказать, что в июне 1934 года Леваневский и Молоков прибыли в Лондон изучать современную английскую авиацию. Василий Сергеевич подробно рассказывал там о качествах Р-5 и всячески хвалил эту неприхотливую, выносливую, послушную машину.
На одном приеме, когда Молоков кончил говорить, его отозвал в сторону тихий, скромный человек и с силой пожал руку. Это был Поликарпов — конструктор многих советских самолетов, в том числе и Р-5.
…Итак, пять однотипных машин Р-5, поднявшись с небольшого замерзшего озера, взяли курс на лагерь Шмидта, куда от Олюторки было 2500 километров. Стартовало пять самолетов, финишировало только два.
Молоков хранил карты своих многочисленных перелетов, в том числе и карту пути в лагерь челюскинцев. Черной извилистой линией был отмечен на ней полет каманинского звена. Заштрихованные горные хребты выглядели на бумаге мирными, спокойными. На карте не было, разумеется, никаких следов пурги, туманов, поломок, вынужденных посадок, переживаний. А в действительности все это было в избытке. Василий Сергеевич разворачивал при мне эту старую карту и, всматриваясь в нее, вспоминал один за другим эпизоды этого поистине героического полета.
За долгую службу в авиации Молоков налетал не один десяток тысяч часов. Самыми памятными, трудными, волнующими из них были 76 часов арктического полета челюскинской эпопеи.
7 апреля Молоков и Каманин прилетели в Ванкарем, Василий Сергеевич отмечает в своем дневнике:
«…Полетело 5 машин, долетело 2. И то победа! Мне Север в привычку, летел спокойно… Но молодежь тоже не подкачала. Какие люди растут у нас в военной авиации — бесстрашные, решительные!»
Эта запись в первую очередь относилась к Каманину. Чукчи в Ванкареме звали его Аачек, что значит молодой человек. Молокова же именовали Ымпенахен — старик.
«Старик» (ему было тогда 38 лет) и «молодой человек» (24 года) вместе прилетели в ледовый лагерь.
К Молокову подошел Шмидт, долго приглядывался и сказал:
— Где-то я вас видел?
Летчик напомнил:
— На мысе Челюскин, ночью, когда вы приходили… Только там я был с бородой, а теперь бритый…
Отто Юльевич погладил свою знаменитую бороду, улыбнулся и еще раз пожал руку летчику.
Кабина самолета Р-5 рассчитана на одного пассажира. Но Молоков ухитрялся сажать в нее четырех человек.
На следующий день Василий Сергеевич полетел на льдину один, но в тумане не нашел ее. Зато 9 апреля он трижды навещал лагерь Шмидта.
Пилот брал на свою «голубую двойку» по шесть человек сразу. Четверо помещались в кабине, а двоих сажали, вернее, вталкивали в футляры для грузовых парашютов, привязанные простыми веревками под крыльями самолета. Мысль об использовании парашютных футляров — длинных, как мина, фанерных цилиндров — возникла у Молокова еще во Владивостоке. По дороге в Ванкарем он загружал их бидонами с бензином. Проведя такие испытания, летчик со спокойной душой стал возить в них пассажиров, преимущественно худощавых. «Путешественники» в парашютных ящиках, конечно, не могли по дороге любоваться арктическими пейзажами, но чувствовали себя, в общем, неплохо. Один «парашютный пассажир» даже пел всю дорогу.